Павел Каплевич закончил актерский факультет Школы-студии МХАТ, а также был актером, режиссером, продюсером, креативным директором, сценографом, художником по костюмам, дизайнером, но при этом специального художественного образования так и не получил. Он оформил множество спектаклей в различных театрах, придумал интерьеры магазинов и ресторанов.
– Что для вас включает в себя понятие «стиль»?
– Стиль и в жизни и в театральном искусстве – законообразующая вещь для человека, который занимается визуалистикой. Стиль это то, что видит глаз (то есть к стилю поведения это отношения не имеет). Стиль, к сожалению, не прививается: это либо в человеке присутствует, либо нет. Я завидую баерам, которые работают в больших международных компаниях и умеют составлять совершенно несоединимые вещи, создавая непередаваемый стиль. Я так не могу.
Я считаю себя в каком-то смысле недообразованным человеком, мое происхождение достаточно примитивно. Я родился в небольшом курортном городке, где не было ни музеев, ни «стилеобразующих людей», поэтому я вынужден был формировать себя сам, что я и сделал. Для меня города-законодатели стиля – это Париж или Петербург. Моя жизнь сложилась так, что я прожил шесть лет в Питере, который априори формирует стиль. Москва этого не делает.
Я точно знаю, что моим нынешним вкусом и стилем я обязан солнцу, морю, природе и всему этому умноженному на Петербург, который очень на меня повлиял. Но я не могу сказать, что люблю Питер. К сожалению, я так и не сумел его полюбить. Он для меня чуждый город, который вытолкнул меня из себя. Я счастлив, что когда-то унес оттуда ноги, потому что если бы я там остался, меня уже могло бы не быть, он слишком тяжел для меня. Но Питер таков не для всех, у меня есть друзья, которые, приехав туда с юга страны, чувствуют себя там крайне комфортно.
– Кроме города на Неве, что еще способно повлиять на стиль?
– Спектакли, которые там ставились в свое время, тоже были очень стильными. Не случайно именно оттуда произошли все эти стильные ребята – Тимур Новиков, Сережа Курехин и др. При этом Курехин эклектичен, разнознен, но он для меня является ролевой моделью стиля.
А в Москве меня сформировали Рустам Хамдамов, Анатолий Васильев, Роман Виктюк, ну и, конечно, Галина Волчек. Ей в какой-то момент показалось, что мы с ней созвучны во многом, но при этом я являюсь представителем другого поколения и это, наверное, навело ее на мысль, что соответствуя ее системе координат, я смогу немного на нее влиять. Так случилось, что мы с ней вместе работаем более четверти века.
– А стиль Галины Борисовны тоже ведь создавали вы?
– Нет, это не совсем так. Хотя определенное влияние на ее манеру одеваться, конечно, я оказал. Как-то она увидела на мне белые высокие кроссовки и захотела такие же, поняв, что ей это тоже подходит. Мы с ней корпулентные ребята и для нас важно в одежде делать какие-то яркие пятна, чтобы оттянуть внимание от плотности фигуры. Я превратил для себя эти пятна в яркие платки и шарфы, которые ношу постоянно.
Галина Борисовна тоже любит яркие шарфы и всегда обращает внимание на обувь. Она всегда носит необычной формы туфли и ботинки. Но сказать прямо, что я на нее влиял, не верно, мы скорее влияли друг на друга. Мне очень жаль, что сейчас она отказалась ставить спектакль, сославшись на плохое самочувствие. Я уверен, что если бы Галина Борисовна согласилась, то почувствовала бы себя значительно лучше, но она отказалась.
У нас был прекрасный материал, это пьеса о Каренине, написанная Василием Сигаревым, называется «А. Каренин». Эта история полностью посвящена Алексею Каренину и его подруге, а Анна Каренина здесь появляется лишь эпизодически. Я хотел, чтобы эту пару играла Марина Неелова с Сергеем Юшкевичем. Галина Борисовна поначалу увлеклась этой пьесой, а потом, к сожалению, передумала. Жаль.
– Как можно охарактеризовать ваш стиль в искусстве?
– Мой стиль – это полиформа, смешение жанров и благодаря этому, рождение нового произведения из разных якобы несостыкуемых вещей.
Вот, например, я делал балет Щелкунчик, где вдруг все герои начинают петь, как в опере. Такое когда-то в «Поп-механике» делал Сережа Курехин, но это была более радикальная история, нежели у меня.
Для меня стиль это палимпсест. Это старинное понятие, когда на рукопись, написанную на пергаменте, наносился новый образ. Позже это понятие было распространено и на наскальные росписи первобытного искусства, когда на стенах с полустершимися от времени росписями наносили новые изображения. Этот принцип использовали и средневековые мастера, когда по старым росписям в храмах или иконным изображениям писали новые образы.
Теперь это стало иметь и практическое значение, которое относится не только к древним рукописям. То, что я делал в Третьяковской галерее тоже было полимпсестом: через другие виды искусства, через другие стили, через другие времена у меня оживала картина «Явление Христа народу», проходя разные времена, 200 лет до своего написания, 500 лет до того, как она появилась и ныряла в нынешний день. Эти видоизменения и есть для меня полимпсест, а именно стиль.
– Как понятие стиля влияет на ваш собственный внешний вид?
– Ботинки и брюки на мне довольно стандартные, зато платок на шее вполне мог бы соответствовать персонажу из XIX века. А носки на мне при этом, один в горошек, а другой в полоску. Я стараюсь создавать свой стиль, акцентируя внимание на нескольких точках. Пытаюсь создать аккорд, который так же, как и мой стиль, состоит из разных нот. Я долго не знал, как к этому подступиться и вынужден был все красить одной краской.
Например, я делал костюмы к спектаклю «Пигмалион» в «Современнике» и все на сцене у меня было окрашено в фиолетовый цвет, так как это соответствует цвету фиалок, которые продавала Элиза Дулиттл. Или, например, в спектакле Нижинский, все костюмы были окрашены в белый цвет. Я тогда еще не владел определенной системой и оставался в монохроме. Такими навязчивыми повторениями собственного стиля, я добивался своего места в театральном искусстве, но однажды я понял, что существуют не только художественные способы, но есть и концептуальные. И это я назвал «полиформой» и это мной придуманное понятие, и кстати, это слово тоже придумано мной.
– Что для вас включает в себя понятие «стиль»?
– Стиль и в жизни и в театральном искусстве – законообразующая вещь для человека, который занимается визуалистикой. Стиль это то, что видит глаз (то есть к стилю поведения это отношения не имеет). Стиль, к сожалению, не прививается: это либо в человеке присутствует, либо нет. Я завидую баерам, которые работают в больших международных компаниях и умеют составлять совершенно несоединимые вещи, создавая непередаваемый стиль. Я так не могу.
Я считаю себя в каком-то смысле недообразованным человеком, мое происхождение достаточно примитивно. Я родился в небольшом курортном городке, где не было ни музеев, ни «стилеобразующих людей», поэтому я вынужден был формировать себя сам, что я и сделал. Для меня города-законодатели стиля – это Париж или Петербург. Моя жизнь сложилась так, что я прожил шесть лет в Питере, который априори формирует стиль. Москва этого не делает.
Вспоминаю, как переехав из Питера в Москву, я ехал в троллейбусе по Садовому кольцу и чувствовал, что моему глазу постоянно чего-то не хватает. Потом осекся и понял, что еду уже не по Питеру, где каждый переулок художественно закончен, отшлифован и украшен вензелем или решеткой.
Я точно знаю, что моим нынешним вкусом и стилем я обязан солнцу, морю, природе и всему этому умноженному на Петербург, который очень на меня повлиял. Но я не могу сказать, что люблю Питер. К сожалению, я так и не сумел его полюбить. Он для меня чуждый город, который вытолкнул меня из себя. Я счастлив, что когда-то унес оттуда ноги, потому что если бы я там остался, меня уже могло бы не быть, он слишком тяжел для меня. Но Питер таков не для всех, у меня есть друзья, которые, приехав туда с юга страны, чувствуют себя там крайне комфортно.
– Кроме города на Неве, что еще способно повлиять на стиль?
– Спектакли, которые там ставились в свое время, тоже были очень стильными. Не случайно именно оттуда произошли все эти стильные ребята – Тимур Новиков, Сережа Курехин и др. При этом Курехин эклектичен, разнознен, но он для меня является ролевой моделью стиля.
А в Москве меня сформировали Рустам Хамдамов, Анатолий Васильев, Роман Виктюк, ну и, конечно, Галина Волчек. Ей в какой-то момент показалось, что мы с ней созвучны во многом, но при этом я являюсь представителем другого поколения и это, наверное, навело ее на мысль, что соответствуя ее системе координат, я смогу немного на нее влиять. Так случилось, что мы с ней вместе работаем более четверти века.
– А стиль Галины Борисовны тоже ведь создавали вы?
– Нет, это не совсем так. Хотя определенное влияние на ее манеру одеваться, конечно, я оказал. Как-то она увидела на мне белые высокие кроссовки и захотела такие же, поняв, что ей это тоже подходит. Мы с ней корпулентные ребята и для нас важно в одежде делать какие-то яркие пятна, чтобы оттянуть внимание от плотности фигуры. Я превратил для себя эти пятна в яркие платки и шарфы, которые ношу постоянно.
Галина Борисовна тоже любит яркие шарфы и всегда обращает внимание на обувь. Она всегда носит необычной формы туфли и ботинки. Но сказать прямо, что я на нее влиял, не верно, мы скорее влияли друг на друга. Мне очень жаль, что сейчас она отказалась ставить спектакль, сославшись на плохое самочувствие. Я уверен, что если бы Галина Борисовна согласилась, то почувствовала бы себя значительно лучше, но она отказалась.
У нас был прекрасный материал, это пьеса о Каренине, написанная Василием Сигаревым, называется «А. Каренин». Эта история полностью посвящена Алексею Каренину и его подруге, а Анна Каренина здесь появляется лишь эпизодически. Я хотел, чтобы эту пару играла Марина Неелова с Сергеем Юшкевичем. Галина Борисовна поначалу увлеклась этой пьесой, а потом, к сожалению, передумала. Жаль.
– Как можно охарактеризовать ваш стиль в искусстве?
– Мой стиль – это полиформа, смешение жанров и благодаря этому, рождение нового произведения из разных якобы несостыкуемых вещей.Вот, например, я делал балет Щелкунчик, где вдруг все герои начинают петь, как в опере. Такое когда-то в «Поп-механике» делал Сережа Курехин, но это была более радикальная история, нежели у меня.
Для меня стиль это палимпсест. Это старинное понятие, когда на рукопись, написанную на пергаменте, наносился новый образ. Позже это понятие было распространено и на наскальные росписи первобытного искусства, когда на стенах с полустершимися от времени росписями наносили новые изображения. Этот принцип использовали и средневековые мастера, когда по старым росписям в храмах или иконным изображениям писали новые образы.
Теперь это стало иметь и практическое значение, которое относится не только к древним рукописям. То, что я делал в Третьяковской галерее тоже было полимпсестом: через другие виды искусства, через другие стили, через другие времена у меня оживала картина «Явление Христа народу», проходя разные времена, 200 лет до своего написания, 500 лет до того, как она появилась и ныряла в нынешний день. Эти видоизменения и есть для меня полимпсест, а именно стиль.
– Как понятие стиля влияет на ваш собственный внешний вид?
– Ботинки и брюки на мне довольно стандартные, зато платок на шее вполне мог бы соответствовать персонажу из XIX века. А носки на мне при этом, один в горошек, а другой в полоску. Я стараюсь создавать свой стиль, акцентируя внимание на нескольких точках. Пытаюсь создать аккорд, который так же, как и мой стиль, состоит из разных нот. Я долго не знал, как к этому подступиться и вынужден был все красить одной краской.
Например, я делал костюмы к спектаклю «Пигмалион» в «Современнике» и все на сцене у меня было окрашено в фиолетовый цвет, так как это соответствует цвету фиалок, которые продавала Элиза Дулиттл. Или, например, в спектакле Нижинский, все костюмы были окрашены в белый цвет. Я тогда еще не владел определенной системой и оставался в монохроме. Такими навязчивыми повторениями собственного стиля, я добивался своего места в театральном искусстве, но однажды я понял, что существуют не только художественные способы, но есть и концептуальные. И это я назвал «полиформой» и это мной придуманное понятие, и кстати, это слово тоже придумано мной.
