В театре «Практика» прошли премьерные показы спектакля по пьесе современного польского драматурга Дороты Масловской «У нас все хорошо». Постановку под руководством молодого режиссера Ивана Комарова представил один из резидентов «Практики» – театр «Июльансамбль».
В тесной варшавской квартире живут три женщины – представительницы трех поколений одной семьи, которые никак не могут найти общего языка. Бабушка все время вспоминает первый день войны, когда нацисты начали бомбить Польшу, а для внучки война – нечто абстрактное, вроде компьютерной игры-стрелялки. Среднее звено в этой цепочке взаимного непонимания и одиночества – мать – кажется, полностью дистанцировалась от проблемы, спрятавшись за страницами глянцевых журналов, бесконечной работой, на которую «вставать раньше, чем ложиться», и рассуждениями о том, каким был бы ее обычный день, если бы она просто жила по-настоящему.
Замкнутое пространство поделено на крошечные клетушки (художник Александра Новоселова), где герои существуют как заведенные куклы в игрушечном домике, как персонажи мультфильма, а в конечном счете, как люди, неспособные вырваться и начать жить.
Это серый мир без перспектив. Взгляд стариков обращен в прошлое, когда местная река еще была чистой, а молодые не видят будущего – его просто нет. Мы едем в старое доброе «никуда», застреваем в сетях условного наклонения. Здесь люди мечтают об Америке, потому что «лучше там, где нас нет», и настолько ненавидят себя, что подумывают о пересадке лица – а заодно и личности.
Вместе с артистами «Июльансамбля» (Варвара Шмыкова, Сергей Шадрин, Ирина Обручкова, Сергей Новосад и Алексей Ермошкин) в команде спектакля актриса Театра им. Маяковского Анастасия Мишина, музыкальный руководитель «Июльансамбля» и педагог Школы-студии МХАТ Татьяна Бурель, студентка курса Виктора Рыжакова в Школе-студии Владислава Аникиевич (в составе с Варварой Шмыковой) и актриса Александринского театра Эра Зиганшина.
Чем польская пьеса близка российской действительности, «Театрал» спросил у режиссера Ивана КОМАРОВА.
– Иван, с Польшей у России непростые отношения – сказывается историческая память, тем не менее, между российской и польской реальностью много общего. Было ли это импульсом к созданию спектакля?
– Мне кажется, прежде всего, наши страны объединяет травма, связанная со Второй мировой войной. И в то же время между нами есть существенное различие. В интернете я как-то наткнулся на видеозапись, где 16-летняя немецкая девочка плачет в День памяти, потому что ее дедушка был нацистом и убивал евреев. Она раскаивается, чувствует свою вину и не знает, как с этим жить. Польша тоже не замалчивает исторические ошибки, а постоянно с ними работает. Наверно, эта постпамять и отличает нас от них. У нас 9 Мая все испытывают другие чувства, мы в этот день становимся как дети. Но, так или иначе, тема войны для наших народов не пройдена.
Не могу, правда, сказать, что это было главным импульсом. Просто пьесу я знаю много лет, и с самого начала она была для меня странной и непонятной. В ней была загадка, которая притягивала. Она как черная дыра, которая засасывает – и неясно, как выбраться.
Я хотел сделать работу с прямым высказыванием, а не концептуальную или «постпостпост», так что, когда пришло время определяться с материалом для «Июльансамбля», я решил взять этот текст, что называется, от противного. Это уже моя личная проработка травмы.
Мне нравится присутствующее в этой пьесе нагромождение смыслов. Вроде бы это хаос, но на самом деле каждый герой пытается что-то прокричать, и это «что-то» – очень реальное и близкое. Никогда не жил в коммунальной квартире, но, думаю, если бы в моем доме были тонкие стены, я бы точно услышал нечто похожее на пьесу Дороты Масловской.
– В чем заключалась сложность работы с текстом?
– Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Я работал с разными, иногда странными текстами, но этот все время тебе сопротивляется, находится с тобой в конфликте, так что к артистам ты приходишь беспомощным, как будто у тебя нет инструментария. У меня был замысел, но неясно было, как к нему подобраться. В этом смысле большой удачей стала встреча с режиссером по движению Игорем Шаройко. Его мышление во многом помогло найти ключи. Он этих «ключей» принес нам прямо целую связку!
– Как бы вы определили жанр пьесы?
– Про себя мы все это называем «документальный ситком». Почему документальный? – потому что спектакль завершается сценой, где каждый артист лично отвечает на вопрос, что с ним происходит в данный момент, кто он. Мы задавали вопрос каждому, а ответы записывали на камеру. Другими словами, мы старались подойти к решению с разных сторон – и с игровой, и с личной, понять что-то про себя. Ведь делать пьесу просто потому, что она хорошая, – бессмысленно. Для нас это некая попытка пробраться наконец через этот пост-пост-пост-постдраматический текст к самим себе.
– В спектакле слышится очевидное нежелание молодого поколения идентифицировать себя с Польшей. Героиня говорит: я не полька, я европейка. Как вы думаете, насколько вопрос самоидентификации, самоопределения актуален для России сегодня?
– Мы много говорили на эту тему с артистами. Одни оказались космополитами, для других родина – это семья, третьи вообще не задаются этим вопросом. Возможно, это старческое брюзжание, но, мне кажется, за фейсбуками и инстаграмами мы теряем настоящих себя. И эта девочка на самом деле просто отрицает все вокруг, говорит, что существующие в обществе установки не работают. Такой тотальный нигилизм.
– Ваши герои не могут услышать и понять друг друга. Но вам не кажется, что это и невозможно между людьми разных поколений?
– В своих воспоминаниях Дорота Масловская рассказывает один случай про то, как школьники на экскурсии в Освенциме ели конфеты и кидали фантики в печи… Война, нацизм, концентрационные лагеря – для них это действительно какая-то абстракция. Поэтому да, наверно, мы не можем понять друг друга до конца. Но с самой первой встречи наша замечательная актриса Эра Зиганшина говорит нам, что мир готов к войне – такая в нем накопилась усталость. Как будто другого выхода нет. И на фоне нашего полного непонимания и игнорирования это звучит фатально.
Игорь Шаройко, режиссер по движению:
– Обстоятельства пьесы таковы, что люди в ней существуют в пространстве крошечной квартиры. Артисты замкнуты в эту форму, а значит, ограничены в движении – они не имеют права делать лишнего. Фактически люди постоянно находятся в двухмерной пластике. Это было обусловлено предложением сделать ситуационную комедию. В ответ рождается аллюзия на мультипликацию. Перед нами как бы мультик 2D, а аниматоры порой бывают «ленивы» в выборе выразительных средств. Поэтому мы отталкивались от мысли, что все нужно замкнуть в некую рамку. Но для артиста, как известно, чем больше ограничений, тем больше желание проявить свободу.
В тесной варшавской квартире живут три женщины – представительницы трех поколений одной семьи, которые никак не могут найти общего языка. Бабушка все время вспоминает первый день войны, когда нацисты начали бомбить Польшу, а для внучки война – нечто абстрактное, вроде компьютерной игры-стрелялки. Среднее звено в этой цепочке взаимного непонимания и одиночества – мать – кажется, полностью дистанцировалась от проблемы, спрятавшись за страницами глянцевых журналов, бесконечной работой, на которую «вставать раньше, чем ложиться», и рассуждениями о том, каким был бы ее обычный день, если бы она просто жила по-настоящему.
Замкнутое пространство поделено на крошечные клетушки (художник Александра Новоселова), где герои существуют как заведенные куклы в игрушечном домике, как персонажи мультфильма, а в конечном счете, как люди, неспособные вырваться и начать жить.Это серый мир без перспектив. Взгляд стариков обращен в прошлое, когда местная река еще была чистой, а молодые не видят будущего – его просто нет. Мы едем в старое доброе «никуда», застреваем в сетях условного наклонения. Здесь люди мечтают об Америке, потому что «лучше там, где нас нет», и настолько ненавидят себя, что подумывают о пересадке лица – а заодно и личности.
Вместе с артистами «Июльансамбля» (Варвара Шмыкова, Сергей Шадрин, Ирина Обручкова, Сергей Новосад и Алексей Ермошкин) в команде спектакля актриса Театра им. Маяковского Анастасия Мишина, музыкальный руководитель «Июльансамбля» и педагог Школы-студии МХАТ Татьяна Бурель, студентка курса Виктора Рыжакова в Школе-студии Владислава Аникиевич (в составе с Варварой Шмыковой) и актриса Александринского театра Эра Зиганшина.Чем польская пьеса близка российской действительности, «Театрал» спросил у режиссера Ивана КОМАРОВА.
– Иван, с Польшей у России непростые отношения – сказывается историческая память, тем не менее, между российской и польской реальностью много общего. Было ли это импульсом к созданию спектакля? – Мне кажется, прежде всего, наши страны объединяет травма, связанная со Второй мировой войной. И в то же время между нами есть существенное различие. В интернете я как-то наткнулся на видеозапись, где 16-летняя немецкая девочка плачет в День памяти, потому что ее дедушка был нацистом и убивал евреев. Она раскаивается, чувствует свою вину и не знает, как с этим жить. Польша тоже не замалчивает исторические ошибки, а постоянно с ними работает. Наверно, эта постпамять и отличает нас от них. У нас 9 Мая все испытывают другие чувства, мы в этот день становимся как дети. Но, так или иначе, тема войны для наших народов не пройдена.
Не могу, правда, сказать, что это было главным импульсом. Просто пьесу я знаю много лет, и с самого начала она была для меня странной и непонятной. В ней была загадка, которая притягивала. Она как черная дыра, которая засасывает – и неясно, как выбраться.
Я хотел сделать работу с прямым высказыванием, а не концептуальную или «постпостпост», так что, когда пришло время определяться с материалом для «Июльансамбля», я решил взять этот текст, что называется, от противного. Это уже моя личная проработка травмы.
Мне нравится присутствующее в этой пьесе нагромождение смыслов. Вроде бы это хаос, но на самом деле каждый герой пытается что-то прокричать, и это «что-то» – очень реальное и близкое. Никогда не жил в коммунальной квартире, но, думаю, если бы в моем доме были тонкие стены, я бы точно услышал нечто похожее на пьесу Дороты Масловской.
– В чем заключалась сложность работы с текстом? – Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Я работал с разными, иногда странными текстами, но этот все время тебе сопротивляется, находится с тобой в конфликте, так что к артистам ты приходишь беспомощным, как будто у тебя нет инструментария. У меня был замысел, но неясно было, как к нему подобраться. В этом смысле большой удачей стала встреча с режиссером по движению Игорем Шаройко. Его мышление во многом помогло найти ключи. Он этих «ключей» принес нам прямо целую связку!
– Как бы вы определили жанр пьесы?
– Про себя мы все это называем «документальный ситком». Почему документальный? – потому что спектакль завершается сценой, где каждый артист лично отвечает на вопрос, что с ним происходит в данный момент, кто он. Мы задавали вопрос каждому, а ответы записывали на камеру. Другими словами, мы старались подойти к решению с разных сторон – и с игровой, и с личной, понять что-то про себя. Ведь делать пьесу просто потому, что она хорошая, – бессмысленно. Для нас это некая попытка пробраться наконец через этот пост-пост-пост-постдраматический текст к самим себе.
– В спектакле слышится очевидное нежелание молодого поколения идентифицировать себя с Польшей. Героиня говорит: я не полька, я европейка. Как вы думаете, насколько вопрос самоидентификации, самоопределения актуален для России сегодня? – Мы много говорили на эту тему с артистами. Одни оказались космополитами, для других родина – это семья, третьи вообще не задаются этим вопросом. Возможно, это старческое брюзжание, но, мне кажется, за фейсбуками и инстаграмами мы теряем настоящих себя. И эта девочка на самом деле просто отрицает все вокруг, говорит, что существующие в обществе установки не работают. Такой тотальный нигилизм.
– Ваши герои не могут услышать и понять друг друга. Но вам не кажется, что это и невозможно между людьми разных поколений? – В своих воспоминаниях Дорота Масловская рассказывает один случай про то, как школьники на экскурсии в Освенциме ели конфеты и кидали фантики в печи… Война, нацизм, концентрационные лагеря – для них это действительно какая-то абстракция. Поэтому да, наверно, мы не можем понять друг друга до конца. Но с самой первой встречи наша замечательная актриса Эра Зиганшина говорит нам, что мир готов к войне – такая в нем накопилась усталость. Как будто другого выхода нет. И на фоне нашего полного непонимания и игнорирования это звучит фатально.
Игорь Шаройко, режиссер по движению:
– Обстоятельства пьесы таковы, что люди в ней существуют в пространстве крошечной квартиры. Артисты замкнуты в эту форму, а значит, ограничены в движении – они не имеют права делать лишнего. Фактически люди постоянно находятся в двухмерной пластике. Это было обусловлено предложением сделать ситуационную комедию. В ответ рождается аллюзия на мультипликацию. Перед нами как бы мультик 2D, а аниматоры порой бывают «ленивы» в выборе выразительных средств. Поэтому мы отталкивались от мысли, что все нужно замкнуть в некую рамку. Но для артиста, как известно, чем больше ограничений, тем больше желание проявить свободу.
