Журнал «Театрал» выпустил в свет необычный сборник — 50 монологов именитых актеров, режиссеров и драматургов о любви к маме. Представить публике эту удивительную по теплоте и душевности книгу помешал всеобщий карантин, поэтому мы решили опубликовать отдельные её главы, чтобы в условиях унылой изоляции у наших читателей улучшилось настроение, и они позвонили своим близким — сказать несколько добрых слов.
На днях был опубликован монолог Александра Ширвиндта о его маме и о незабываемых днях детства. Сегодня слово нашей «Легенде сцены» Вере Васильевой.
Моя мама, Александра Андреевна, родилась в конце позапрошлого века в Твери, в семье рабочего-гравера. Детей было много, но все получили образование. Мама окончила гимназию, немного знала французский язык. А потом вышла замуж за парня из тверской деревни и переехала к нему. Но она не любила весь этот деревенский быт. Там надо было вставать в пять утра, носить воду из колодца, кормить цыплят, доить коров… В общем, когда во время революции у семьи отняли всю домашнюю живность, мама вздохнула с облегчением.
Помню, как однажды она сказала отцу:
— А хорошо, что отняли коров и лошадей. А то мы так и жили бы в деревне.
На что папа ей ответил:
— Шурка, а я теленка очень любил.
Расстроился, конечно, но не обиделся. Он вообще не умел обижаться, тем более на маму, которую до конца дней своих боготворил. И когда умирал в больнице, говорил о ней в самых восторженных тонах.
Чтобы увидеть его улыбку, я пытала его вопросом:
— Папа, а расскажи, какой была мама, когда вы с ней познакомились?
Он улыбался и, превозмогая боль, показывал свою ладонь:
— У Шурки была вот такая талия.
Они были разными людьми. Папа — достаточно мягкий, чуткий, ранимый человек. А мама, напротив, волевая, сильная женщина, которая беспрерывно вела наше домашнее хозяйство. До сих пор перед глазами картина: мы всей семьей идем в городскую баню в Машков переулок. Впереди мама — левой рукой обхватила шайку, правой держит мою среднюю сестру, я иду позади, схватив маму за подол, а самая старшая сестра идет рядом и несет всю банную утварь. И я помню, как гордо мама несла эту шайку. Красивая и статная, как королева.
На днях был опубликован монолог Александра Ширвиндта о его маме и о незабываемых днях детства. Сегодня слово нашей «Легенде сцены» Вере Васильевой.
Моя мама, Александра Андреевна, родилась в конце позапрошлого века в Твери, в семье рабочего-гравера. Детей было много, но все получили образование. Мама окончила гимназию, немного знала французский язык. А потом вышла замуж за парня из тверской деревни и переехала к нему. Но она не любила весь этот деревенский быт. Там надо было вставать в пять утра, носить воду из колодца, кормить цыплят, доить коров… В общем, когда во время революции у семьи отняли всю домашнюю живность, мама вздохнула с облегчением.
Помню, как однажды она сказала отцу:
— А хорошо, что отняли коров и лошадей. А то мы так и жили бы в деревне.
На что папа ей ответил:
— Шурка, а я теленка очень любил.
Расстроился, конечно, но не обиделся. Он вообще не умел обижаться, тем более на маму, которую до конца дней своих боготворил. И когда умирал в больнице, говорил о ней в самых восторженных тонах.
Чтобы увидеть его улыбку, я пытала его вопросом:
— Папа, а расскажи, какой была мама, когда вы с ней познакомились?
Он улыбался и, превозмогая боль, показывал свою ладонь:
— У Шурки была вот такая талия.
Они были разными людьми. Папа — достаточно мягкий, чуткий, ранимый человек. А мама, напротив, волевая, сильная женщина, которая беспрерывно вела наше домашнее хозяйство. До сих пор перед глазами картина: мы всей семьей идем в городскую баню в Машков переулок. Впереди мама — левой рукой обхватила шайку, правой держит мою среднюю сестру, я иду позади, схватив маму за подол, а самая старшая сестра идет рядом и несет всю банную утварь. И я помню, как гордо мама несла эту шайку. Красивая и статная, как королева.
Сейчас мне кажется, что мама была все-таки романтичной дамой, просто на ее долю выпали настолько тяжелые времена, что обо всей этой романтике пришлось забыть. Такое впечатление, что она перестала мечтать и строить счастливые планы. Лишь бы дети были накормлены. Она вообще мало говорила и постоянно занималась домашними делами: стирала, готовила, делала заготовки на зиму, убирала в квартире и боролась с мышами. Они, сколько их ни трави, все равно заводились в подполе.
Наша семья состояла из пяти человек: мама, папа и три дочери (позже — через 14 лет после меня — родился еще и младший брат).
Мы жили в Гусятниковом переулке, в районе Чистых прудов. Занимали одну большую комнату в коммунальной квартире — на первом этаже дома, в котором не было никаких удобств. Отапливались печками, и я очень любила, когда мы на кухне пилили дрова, заготавливая их на зиму. На кухне у каждой хозяйки был столик, на нем примус или керосинка. Одна ржавая раковина, где все умывались. В середине кухни был ход в подпол. Там наша семья заготавливала картошку и шинковала капусту, солили в кадках. Нашим обычным рационом были щи и картошка, иногда гречневая каша. И только по большим праздникам мы могли себе позволить сыр или колбасу, а еще на елку вешали мандарины и конфеты. Однажды я попала в больницу с дифтерией или скарлатиной. А когда родители приехали меня забирать, я взмолилась:
— Можно я еще в больнице побуду? Здесь так вкусно кормят. И белье чистенькое, и в постели я сплю одна, а не с кем-нибудь валетиком.
В общем, ужасно не хотела возвращаться. И мама меня понимала. Она тоже стремилась к другой жизни. То требовала, чтобы папа катался с ней на коньках на Чистых прудах, и папа послушно шел за ней на каток; то заставляла его учиться вечерами на механика. И он действительно учился, и, проработав много лет шофером, стал механиком. Уже взрослой она пошла учиться и с гордостью говорила:
— Я в Плановую академию.
У мамы была машинка «Зингер», она постоянно что-то нам шила, перелицовывала. Но и самой ей хотелось красиво одеваться. Однажды она сшила себе пальто и щедро отделала его мехом. Это была необработанная шкура лося — из тех, которые обычно кладут на пол. Но мама смастерила из этой шкуры огромный воротник, а по низу пальто пустила широкую меховую опушку. А поскольку мех был плохо обработан, он жутко лез. И когда мама ехала в трамвае, на нее все обращали внимание, так как ворсинки цеплялись к одежде других пассажиров. Но мама думала, что причина в другом и, придя домой, гордо заявляла:
— Надо же, я была так красиво одета, что на меня все обратили внимание.
Она стремилась, чтобы круг ее знакомств был не таким, как у папы. Мама приятельствовала с дамами, про которых сейчас сказали бы «светские». Одну ее подругу звали Евка (по имени-отчеству ее никто не называл), и она была в курсе всех дел. Вторая подруга — Анна Юльевна — очень культурная женщина, благодаря которой я впервые попала в театр. Она отвела меня в оперу на «Царскую невесту», и я испытала от этого похода настоящий восторг.
Когда мы были детьми, мама почти никуда не ходила — не было времени, семья едва сводила концы с концами, и потому разговоры подруг хотя бы на время помогали ей забыть о нашей предельно скромной жизни.
Кстати, к моему желанию стать актрисой мама отнеслась с пониманием, но довольно сдержанно:
— Ну, хочешь и хорошо.
Она не ахнула, когда за работу в картине «Сказание о земле Сибирской» я получила Сталинскую премию. Не удивилась, не восхитилась, словно боялась сглазить. Я ее понимала.
Мама хотела, чтобы мы получили образование. Старшая сестра Валя окончила медицинский институт и по распределению уехала в Киргизию. Она жила в совхозе Джанги-Джер и пользовалась таким уважением, что после ее именем назвали улицу. Средняя — Тоня, всю жизнь проработала в Министерстве обороны.
Но в личную жизнь, ни мою, ни сестер мама не вмешивалась и, если мы не просили, советов нам не давала. Она с уважением относилась к нашему выбору.
Когда я стала работать в театре и уже жила отдельно, часто забегала к маме. Ее интересовала всё, что связано с моей работой, она радовалась успехам и вместе со мной огорчалась, когда я подолгу ждала ролей. И когда я приходила к ней и говорила:
— Вот в этой роли меня похвалили, — она расплывалась в улыбке:
— Ой, как хорошо, Верочка!
Всю жизнь я мечтала сыграть такую женщину, как моя мама. Но этой роли, к сожалению, никто не написал. А я бы сыграла ее так, что все прониклись бы сочувствием и полюбили бы ее. Потому что в девичестве она готовила себя к одной жизни, а получила совершено другую. И не ропща, приняла свою судьбу — у нее был любящий муж, она воспитала хороших детей, она прожила свою жизнь достойно.
Записала Елена Милиенко
Наша семья состояла из пяти человек: мама, папа и три дочери (позже — через 14 лет после меня — родился еще и младший брат).
Мы жили в Гусятниковом переулке, в районе Чистых прудов. Занимали одну большую комнату в коммунальной квартире — на первом этаже дома, в котором не было никаких удобств. Отапливались печками, и я очень любила, когда мы на кухне пилили дрова, заготавливая их на зиму. На кухне у каждой хозяйки был столик, на нем примус или керосинка. Одна ржавая раковина, где все умывались. В середине кухни был ход в подпол. Там наша семья заготавливала картошку и шинковала капусту, солили в кадках. Нашим обычным рационом были щи и картошка, иногда гречневая каша. И только по большим праздникам мы могли себе позволить сыр или колбасу, а еще на елку вешали мандарины и конфеты. Однажды я попала в больницу с дифтерией или скарлатиной. А когда родители приехали меня забирать, я взмолилась:— Можно я еще в больнице побуду? Здесь так вкусно кормят. И белье чистенькое, и в постели я сплю одна, а не с кем-нибудь валетиком.
В общем, ужасно не хотела возвращаться. И мама меня понимала. Она тоже стремилась к другой жизни. То требовала, чтобы папа катался с ней на коньках на Чистых прудах, и папа послушно шел за ней на каток; то заставляла его учиться вечерами на механика. И он действительно учился, и, проработав много лет шофером, стал механиком. Уже взрослой она пошла учиться и с гордостью говорила:
— Я в Плановую академию.
У мамы была машинка «Зингер», она постоянно что-то нам шила, перелицовывала. Но и самой ей хотелось красиво одеваться. Однажды она сшила себе пальто и щедро отделала его мехом. Это была необработанная шкура лося — из тех, которые обычно кладут на пол. Но мама смастерила из этой шкуры огромный воротник, а по низу пальто пустила широкую меховую опушку. А поскольку мех был плохо обработан, он жутко лез. И когда мама ехала в трамвае, на нее все обращали внимание, так как ворсинки цеплялись к одежде других пассажиров. Но мама думала, что причина в другом и, придя домой, гордо заявляла:
— Надо же, я была так красиво одета, что на меня все обратили внимание.
Она стремилась, чтобы круг ее знакомств был не таким, как у папы. Мама приятельствовала с дамами, про которых сейчас сказали бы «светские». Одну ее подругу звали Евка (по имени-отчеству ее никто не называл), и она была в курсе всех дел. Вторая подруга — Анна Юльевна — очень культурная женщина, благодаря которой я впервые попала в театр. Она отвела меня в оперу на «Царскую невесту», и я испытала от этого похода настоящий восторг.
Когда мы были детьми, мама почти никуда не ходила — не было времени, семья едва сводила концы с концами, и потому разговоры подруг хотя бы на время помогали ей забыть о нашей предельно скромной жизни.
Даже не знаю, любила ли мама моего отца. Мне кажется, она была так воспитана, что если вышла замуж, то это ее судьба и она старается делать все, что и положено хорошей жене. Она жила своей внутренней жизнью, не была ни хохотушкой, ни сентиментальной дамой. С одной стороны, вроде хорошая семья — ни ссор, ни ревности. С другой — однообразная, повседневная жизнь. Мне казалось, что это так неинтересно. И думаю, для меня увлечение театром и классической литературой, которой я тогда зачитывалась, было бегством от повседневности. Я будто поселилась в другом мире, представляя, что стану артисткой и что у меня будет безумная любовь, такая, как в романах.
Кстати, к моему желанию стать актрисой мама отнеслась с пониманием, но довольно сдержанно:
— Ну, хочешь и хорошо.
Она не ахнула, когда за работу в картине «Сказание о земле Сибирской» я получила Сталинскую премию. Не удивилась, не восхитилась, словно боялась сглазить. Я ее понимала.Мама хотела, чтобы мы получили образование. Старшая сестра Валя окончила медицинский институт и по распределению уехала в Киргизию. Она жила в совхозе Джанги-Джер и пользовалась таким уважением, что после ее именем назвали улицу. Средняя — Тоня, всю жизнь проработала в Министерстве обороны.
Но в личную жизнь, ни мою, ни сестер мама не вмешивалась и, если мы не просили, советов нам не давала. Она с уважением относилась к нашему выбору.
Когда я стала работать в театре и уже жила отдельно, часто забегала к маме. Ее интересовала всё, что связано с моей работой, она радовалась успехам и вместе со мной огорчалась, когда я подолгу ждала ролей. И когда я приходила к ней и говорила:
— Вот в этой роли меня похвалили, — она расплывалась в улыбке:
— Ой, как хорошо, Верочка!
Всю жизнь я мечтала сыграть такую женщину, как моя мама. Но этой роли, к сожалению, никто не написал. А я бы сыграла ее так, что все прониклись бы сочувствием и полюбили бы ее. Потому что в девичестве она готовила себя к одной жизни, а получила совершено другую. И не ропща, приняла свою судьбу — у нее был любящий муж, она воспитала хороших детей, она прожила свою жизнь достойно.Записала Елена Милиенко
