16 и 17 октября в МХТ им. Чехова премьера – «Враки, или завещание барона Мюнхгаузена» с Константином Хабенским в главной роли. О процессе создания пьесы и спектакля «Театралу» рассказал режиссёр Виктор Крамер.
– Как возник замысел спектакля? Почему вам стал интересен Мюнхгаузен?
– Идея возникла у нас с Константином Юрьевичем Хабенским во время поездки, в поезде Москва – Санкт-Петербург. Обсуждали наши будущие творческие планы. Думали над тем, какой персонаж был бы интересен и нам, и зрителю. Так пришли к Мюнхгаузену.
– В одном из интервью вы говорили, что выбирали между Дон Кихотом и бароном. Почему сделали выбор в пользу второго героя?
– Конечно, это мое субъективное мнение: Дон Кихота не может играть молодой артист. Поскольку Константина Юрьевича я воспринимаю как артиста в полном расцвете сил, эта роль для него не органична. Ведь Сервантес совершенно осознанно придумал возраст персонажа, сделав его стариком. Рыцарем и героем в романе представлен тот, кто по определению не может быть ни рыцарем, ни героем. Так что лет через тридцать Костя ещё может его сыграть.
Возраст барона, напротив, весьма иллюзорен. Более того, когда Мюнхгаузен увлекается рассказом своих историй, он человек вне возраста. Насчёт актуальности героя: сегодня, как никогда, его время. Мир вокруг стал очень жёстким и сложным, и нам очень трудно что-то в нем изменить. В то время как попытаться придумать свой собственный мир – это, наверно, какого-то рода выход, пусть и временный.
Мюнхгаузен – персонаж, который живет не только в своём выдуманном мире, но является и некогда жившим человеком. Человеком, чья жизнь до определённого момента была богата на события, встречи, людей. Позже, в силу обстоятельств – очередного дворцового переворота в России, когда на престол взошла дочь Петра, Елизавета – Мюнхгаузен, будучи в отпуске (к счастью, не при дворе), решил не возвращаться в империю. До этих событий в Россию барон прибыл со свитой Антона Ульриха Браунгшвейского и служил как наёмник, иностранец в нашей армии. Что случилось с семьей Ульриха, всем известно, так что и участь Мюнхгаузена могла быть незавидной. Поэтому после службы барон жил в своём родном немецком городке Боденвердере и сочинял истории, которые кто-то периодически за ним записывал. Сам он никогда и ничего не писал. Более того, даже гневно встретил издание своих историй, пытался судиться с Распе, который это сделал. Но благодаря публикациям барон и стал известен на весь мир. И позже это очень его выручит, с чем, кстати, связана одна из ключевых интриг в нашей с Костей пьесе. Но об этом после. Так что истории обрастали легендами и творили миф о Мюнхгаузене.
– Мюнхгаузен в вашей пьесе путешествует во времени? Например, по современной России?
– Прямых аналогий с каким бы то ни было временем в нашей спектакле нет.
– Насколько пандемия повлияла на ход работы над пьесой?
– Вся эта печальная ситуация повлияла кардинально положительно, потому что в силу разносторонних планов и большой занятостям очень сложно найти время, чтобы сосредоточиться на какой-то одной работе. Период самоизоляции очень помог, поскольку мы семьей уехали из Петербурга, поселились далеко за городом, на прекрасном озере, где мне ничего не мешало писать пьесу. Я сочинял часть текста, отправлял Косте, и так мы пересылали друг другу свои идеи и предложения.
– В чем ваше видение героя пьесы разошлось, в чем совпало?
– Я не первый раз работаю с Константином Хабенским. Наше творческое партнёрство уже отработано годами. Мы находимся в очень креативном диалоге. Это тот редкий случай, когда парная работа приносит только радость.
– Почему вы увидели в актере Мюнхгаузена?
– Мне кажется, что в Косте есть удивительное сочетание очень реалистичного человека, очень крепко стоящего на земле, очень структурированного, понимающего все жизненные процессы, организованного и собранного. При этом в нем живет фантазёр. В его природе велика доля спонтанности. И именно это сочетание делает из него большого артиста.
Часто бывают две крайности: артист, который прекрасен, как кошка, он внезапен в своих проявлениях, но не способен выстроить себя. Есть и другая категория умных артистов: они все могут выстроить, но слишком предсказуемы. Константин Юрьевич органично соединяет в себе эти два совершенно противоположных качества.
– Насколько непросто быть и драматургом, и режиссёром одновременно?
– Очень непросто. Я часто адаптирую тексты и делаю инсценировки к своим спектаклям по чужим текстам. В данном же случае, когда встаёт вопрос, а что здесь хотел сказать автор, то мне становится не по себе. Ведь автор я! Учился отстраняться от собственного сочинения и воспринимать пьесу как материал, написанный другим человеком. При всём уважении к литературе, для меня в театре главное – интерпретация авторского текста режиссёром и артистами.
– Мюнхгаузен – герой, вызывающий массу положительных эмоций. В чем же конфликт в его истории? Как вы его определили?
– На самом деле, тот образ, который представляет себе большинство людей, он ни коим образом не связан с настоящим Мюнхгаузеном. Это такой миф, который большинство почерпнули из мультфильма. Кто-то его представляет как героя Олега Янковского. Но это уже Мюнхгаузен Захарова-Горина. Нам же хотелось, создавая спектакль, не продолжить плодить мифы, а увидеть в Карле Иерониме реального человека.
– Как вы для себя объясняете, зачем ему были нужны эти истории?
– Вероятно это попытка уйти от реальности, в которой он ничего не мог поменять. Когда он вернулся из России и не смог продолжать службу ни в Риге, ни при дворе новой императрицы, то стал жить в родном провинциальном городке и придумал себе реальность, в которой не мог, но очень хотел жить.
– Мюнхгаузен сегодня, кто он: чудак, философ? Каким вы его видите?
– Он очень разный. Дело в том, что он такой же разный, как и его истории. Сегодня, создавая этот образ на сцене, мы с Константином Хабенским пытаемся найти вот эту нить, чтобы и зритель не мог понять, а какой же барон настоящий.
– Как бы вы определили жанр будущего спектакля?
– Определить жанр очень сложно, потому что, как правило, границы жанров весьма условны. Мы определили его как «очень правдивая история», поскольку это, конечно, сплошная фантазия. Но при этом, вроде, и правда, так что я думаю, каждый из зрителей воспримет жанр по-своему. Я всегда опираюсь на знаменитую фразу о том, что все жанры хороши, кроме скучного.
– Что содержит в себе завещание Мюнхгаузена?
– Оно имеет два значения. С одной стороны, это реальное завещание. Ключ к детективной интриге спектакля. В конце жизни барон полностью разорился, в силу своих бракоразводных процессов и трат на адвокатов, в силу своего непросто характера. Отталкиваясь от этих фактов, мы домыслили, что близкие Мюнхгаузена неожиданно узнают, что опубликованные истории похождений барона стали мировым бестселлером. Их составитель и издатель господин Распе в качестве комплимента отписывает часть роялти, процента от продаж, в пользу автора рассказов, барона Мюнхгаузена. Таким образом финансовое положение героя быстро выправляется, и начинается борьба между его родственниками за составление завещания в их пользу.
А вторая суть этого завещания – духовная. Оно заключается в том, чтобы люди стремились найти свое место не только в реальности, но и пытались создавать собственные миры. Верили в них, какими бы абсурдными они не казались, поскольку всё это помогает жить.
– Как возник замысел спектакля? Почему вам стал интересен Мюнхгаузен?
– Идея возникла у нас с Константином Юрьевичем Хабенским во время поездки, в поезде Москва – Санкт-Петербург. Обсуждали наши будущие творческие планы. Думали над тем, какой персонаж был бы интересен и нам, и зрителю. Так пришли к Мюнхгаузену.
– В одном из интервью вы говорили, что выбирали между Дон Кихотом и бароном. Почему сделали выбор в пользу второго героя?
– Конечно, это мое субъективное мнение: Дон Кихота не может играть молодой артист. Поскольку Константина Юрьевича я воспринимаю как артиста в полном расцвете сил, эта роль для него не органична. Ведь Сервантес совершенно осознанно придумал возраст персонажа, сделав его стариком. Рыцарем и героем в романе представлен тот, кто по определению не может быть ни рыцарем, ни героем. Так что лет через тридцать Костя ещё может его сыграть.
Возраст барона, напротив, весьма иллюзорен. Более того, когда Мюнхгаузен увлекается рассказом своих историй, он человек вне возраста. Насчёт актуальности героя: сегодня, как никогда, его время. Мир вокруг стал очень жёстким и сложным, и нам очень трудно что-то в нем изменить. В то время как попытаться придумать свой собственный мир – это, наверно, какого-то рода выход, пусть и временный.
Мюнхгаузен – персонаж, который живет не только в своём выдуманном мире, но является и некогда жившим человеком. Человеком, чья жизнь до определённого момента была богата на события, встречи, людей. Позже, в силу обстоятельств – очередного дворцового переворота в России, когда на престол взошла дочь Петра, Елизавета – Мюнхгаузен, будучи в отпуске (к счастью, не при дворе), решил не возвращаться в империю. До этих событий в Россию барон прибыл со свитой Антона Ульриха Браунгшвейского и служил как наёмник, иностранец в нашей армии. Что случилось с семьей Ульриха, всем известно, так что и участь Мюнхгаузена могла быть незавидной. Поэтому после службы барон жил в своём родном немецком городке Боденвердере и сочинял истории, которые кто-то периодически за ним записывал. Сам он никогда и ничего не писал. Более того, даже гневно встретил издание своих историй, пытался судиться с Распе, который это сделал. Но благодаря публикациям барон и стал известен на весь мир. И позже это очень его выручит, с чем, кстати, связана одна из ключевых интриг в нашей с Костей пьесе. Но об этом после. Так что истории обрастали легендами и творили миф о Мюнхгаузене.
– Мюнхгаузен в вашей пьесе путешествует во времени? Например, по современной России?
– Прямых аналогий с каким бы то ни было временем в нашей спектакле нет.
– Насколько пандемия повлияла на ход работы над пьесой?
– Вся эта печальная ситуация повлияла кардинально положительно, потому что в силу разносторонних планов и большой занятостям очень сложно найти время, чтобы сосредоточиться на какой-то одной работе. Период самоизоляции очень помог, поскольку мы семьей уехали из Петербурга, поселились далеко за городом, на прекрасном озере, где мне ничего не мешало писать пьесу. Я сочинял часть текста, отправлял Косте, и так мы пересылали друг другу свои идеи и предложения.
– В чем ваше видение героя пьесы разошлось, в чем совпало?
– Я не первый раз работаю с Константином Хабенским. Наше творческое партнёрство уже отработано годами. Мы находимся в очень креативном диалоге. Это тот редкий случай, когда парная работа приносит только радость.
– Почему вы увидели в актере Мюнхгаузена?– Мне кажется, что в Косте есть удивительное сочетание очень реалистичного человека, очень крепко стоящего на земле, очень структурированного, понимающего все жизненные процессы, организованного и собранного. При этом в нем живет фантазёр. В его природе велика доля спонтанности. И именно это сочетание делает из него большого артиста.
Часто бывают две крайности: артист, который прекрасен, как кошка, он внезапен в своих проявлениях, но не способен выстроить себя. Есть и другая категория умных артистов: они все могут выстроить, но слишком предсказуемы. Константин Юрьевич органично соединяет в себе эти два совершенно противоположных качества.
– Насколько непросто быть и драматургом, и режиссёром одновременно?
– Очень непросто. Я часто адаптирую тексты и делаю инсценировки к своим спектаклям по чужим текстам. В данном же случае, когда встаёт вопрос, а что здесь хотел сказать автор, то мне становится не по себе. Ведь автор я! Учился отстраняться от собственного сочинения и воспринимать пьесу как материал, написанный другим человеком. При всём уважении к литературе, для меня в театре главное – интерпретация авторского текста режиссёром и артистами.
– Мюнхгаузен – герой, вызывающий массу положительных эмоций. В чем же конфликт в его истории? Как вы его определили?– На самом деле, тот образ, который представляет себе большинство людей, он ни коим образом не связан с настоящим Мюнхгаузеном. Это такой миф, который большинство почерпнули из мультфильма. Кто-то его представляет как героя Олега Янковского. Но это уже Мюнхгаузен Захарова-Горина. Нам же хотелось, создавая спектакль, не продолжить плодить мифы, а увидеть в Карле Иерониме реального человека.
– Как вы для себя объясняете, зачем ему были нужны эти истории?
– Вероятно это попытка уйти от реальности, в которой он ничего не мог поменять. Когда он вернулся из России и не смог продолжать службу ни в Риге, ни при дворе новой императрицы, то стал жить в родном провинциальном городке и придумал себе реальность, в которой не мог, но очень хотел жить.
– Мюнхгаузен сегодня, кто он: чудак, философ? Каким вы его видите?
– Он очень разный. Дело в том, что он такой же разный, как и его истории. Сегодня, создавая этот образ на сцене, мы с Константином Хабенским пытаемся найти вот эту нить, чтобы и зритель не мог понять, а какой же барон настоящий.
– Как бы вы определили жанр будущего спектакля?
– Определить жанр очень сложно, потому что, как правило, границы жанров весьма условны. Мы определили его как «очень правдивая история», поскольку это, конечно, сплошная фантазия. Но при этом, вроде, и правда, так что я думаю, каждый из зрителей воспримет жанр по-своему. Я всегда опираюсь на знаменитую фразу о том, что все жанры хороши, кроме скучного.
– Что содержит в себе завещание Мюнхгаузена?– Оно имеет два значения. С одной стороны, это реальное завещание. Ключ к детективной интриге спектакля. В конце жизни барон полностью разорился, в силу своих бракоразводных процессов и трат на адвокатов, в силу своего непросто характера. Отталкиваясь от этих фактов, мы домыслили, что близкие Мюнхгаузена неожиданно узнают, что опубликованные истории похождений барона стали мировым бестселлером. Их составитель и издатель господин Распе в качестве комплимента отписывает часть роялти, процента от продаж, в пользу автора рассказов, барона Мюнхгаузена. Таким образом финансовое положение героя быстро выправляется, и начинается борьба между его родственниками за составление завещания в их пользу.
А вторая суть этого завещания – духовная. Оно заключается в том, чтобы люди стремились найти свое место не только в реальности, но и пытались создавать собственные миры. Верили в них, какими бы абсурдными они не казались, поскольку всё это помогает жить.
