На протяжении долгих лет Сергей Газаров был не только первоклассным артистом и режиссером спектаклей, которые не раз становились магнитом зрительских интересов, его творческий путь был отмечен и тем, что он является учеником Олега Павловича Табакова. Теперь и для него настала пора продолжать дело своего мастера, причем сразу на двух фронтах: в должности худрука «Прогресс Сцены» Армена Джигарханяна, а с октября 2021 года еще и в должности худрука Театра сатиры.
– Сергей Ишханович, с момента вашего предыдущего интервью по поводу назначения прошло уже два месяца. Тогда вы говорили, что требуется время, дабы спокойно оценить обстановку и понять, как двигаться дальше. Сейчас, наверное, пора вернуться к тому же вопросу: как обстановка?
– Если с «Прогресс Сценой Джигарханяна» уже всё понятно – определен курс, есть планы на два сезона, то с Театром сатиры процесс только налаживается. Могу сказать одно: я дал себе время на то, чтобы лучше познакомиться с внутренней жизнью театра, понять его нынешний потенциал. Это вопросы, на которые невозможно ответить за один день. Я дал себе два-три месяца на то, чтобы выстроить планы. Думаю, что после новогодних праздников проведем сбор труппы и обозначим задачи.
– Вы как-то определяете свою роль в столь нелегком процессе? Антикризисный управляющий, например (как Олег Табаков в МХТ), или, возможно, другими эпитетами обозначаете свою роль?
– Думаю, меня действительно можно сравнить с кризис-менеджером, который действует в предлагаемых обстоятельствах и исходит из того, что есть исходная точка А и намеченная точка В.
Главное теперь сформировать движение. Поэтому – да, кризис-менеджер. В связи с этим решения могут быть, как популярными, так и непопулярными. Как ожидаемыми, так и неожиданными.
– Но все же, с чего вы начали?
– Отсматриваю репертуар. Вот вчера посмотрел «Собаку на сене». После каждого спектакля встречаемся с артистами, обсуждаем их работу в постановке. Фиксирую и плюсы, и минусы. При разборе спектакля отмечаю и победы. Мы вырабатываем язык взаимопонимания.
Мне это делать пока легко, ибо я не связан с Театром сатиры какой-то особой историей. Здесь нет моих учеников, я никому ничего не обещал: говорю то, что вижу. Как профессиональный артист я очень хорошо понимаю, насколько труппа нуждается в таком разговоре. А уж насколько артисты прислушаются к моим словам, станет видно со временем…
– Наверное, такая позиция вас сейчас и спасает. Знаете, когда Марк Захаров с успехом поставил в этом театре «Доходное место», корифеи труппы ему говорили, что он «проскочил» лишь потому, что не знал внутренней жизни прославленного коллектива. Проще говоря: он никого не боялся, никому не старался понравиться... Наверное, что-то подобное сейчас и у вас.
– У меня сейчас есть возможность дать происходящему на этой сцене независимую оценку, и это замечательно.
– Но вы ведь при этом внедряетесь в чужую работу. «Собаку на сене» ставил Павел Сафонов…
– Я не внедряюсь в режиссуру. Разговариваю, как актер с актером. Режиссер приходит в театр, делает свою работу и уходит, а артист выходит на сцену ежедневно и его задача – выстроить связь между артистом и зрителем.
– Это начальный этап. А что касается художественной программы?
– Как я уже говорил, планы я объявлю в январе. Репертуар постепенно будем обновлять. И для меня – это совершенно естественный процесс. Еще Станиславский говорил, что живой театр обновляется каждый одиннадцать лет. Откуда взялась эта цифра, теперь мало кто скажет, но на нее ориентируются до сих пор.
– Если говорить о ваших планах: вы стали художественным руководителем сразу двух театров. Не возникает ли у вас что-то вроде раздвоения личности, ведь получается, что творческий стиль один, а театров – два.
– Моя задача сейчас определить, что необходимо «Прогресс Сцене Джигарханяна» и Театру сатиры. У них разный зритель, разный репертуар.
В первом – преимущественно молодая труппа, ребята ждут ролей, новой работы, но ритм жизни там спокойный. Я считаю, что надо взорвать атмосферу и сделать что-то очень амбициозное, наглое, обсуждаемое… Тем более что рядом МГУ, множество студентов и молодежи, и это может быть классное место для них.
С Театром сатиры – другая история. Он расположен в центре Москвы и принимает разношерстную амбициозную публику, для которой с этим местом связано множество воспоминаний.
Но держаться за шлейф истории неправильно. Равно как и держаться за жанр и стать заложником названия. Если у нас на вывеске написано: «Театр сатиры», – это отнюдь не значит, что здесь нельзя поставить драматический спектакль! Что же тогда в Театре имени Пушкина играть только Пушкина? А что тогда ставить в Театре Моссовета, в «Ленкоме»?
Я убежден, что каждый большой серьезный театр имеет право пробовать себя в разных направлениях, не ограничиваясь драмой, комедией, мюзиклом или балетом…
– То есть вывеска вам не мешает. Она как бы сама по себе?
– Вывеска помогает! Сегодня сатира – это всё, что нас окружает.
– Но все-таки у сатиры бывают разные периоды. Не всегда можно иронизировать над реальным ходом вещей просто потому, что это небезопасно. Вспомним, например, как в махровые советские годы сатира строилась на абстракции – типажность спасала. Говорили не о том, что творится в государстве, а «боролись с пороками»: тунеядством, разгильдяйством, чинопочитанием и т.д.
– В интервью я уже говорил об этом, но повторю. Держать фигу в кармане я не собираюсь по одной причине: я не вижу здесь предмета искусства. Сегодня откройте страницу любого блогера – уверяю, вы там наслушаетесь и начитаетесь откровений. Уже не говоря о новостных каналах, телекомпаниях, газетах – мы живем в насыщенном медиапространстве. Ходить в театр, чтобы и здесь слышать намеки, не думаю, что когда-либо увижу здесь искусство.
Меня никогда это не устраивало. Я хорошо помню период «гласности». Говори обо всем, что у тебя наболело, никто ничего не запрещает. Появились книги, новые СМИ, фильмы. Но как сложно тогда было в театре! Никто не мог привыкнуть, что теперь можно делать спектакли, не держа фигу в кармане.
– Кстати, в девяностых ситуация повторилась. Горячие точки, дефолт, теракты, бастующие учителя и шахтеры, а театр продолжал говорить с публикой только языком классики, хотя, казалось бы, самое время развивать новые форматы, позволяющие острее всматриваться в картину дня…
– Мы умудряемся находить отношение власти к художнику или к народу в Шекспире, Шиллере, Чехове, Островском... Зачем? Мы занимались этим только потому, что это было фишкой времени, за которой ходили и говорили: ах, какой смелый театр!
Юрий Петрович Любимов отличался тем, что умел облечь злободневное произведение в форму искусства. Мы шли и понимали, что будет откровенность, но не площадная, а художественная. Это будет театр, сделанный талантливыми людьми. Поэтому его и терпели власти того времени, настолько он был гениален.
То же самое с Марком Анатольевичем Захаровым в «Ленкоме». То же самое в «Современнике» или в работах Петра Наумовича Фоменко. Но это, скорее, исключения из правил – уникальные сочетания.
Я сторонник того, чтобы театр занимался своим делом – искусством. Покажите зрителю что-то актуальное, важное, но при этом обличенное в театральную форму, ведь зритель приходит прежде всего за эмоцией. Он был весь день на работе, у него конфликт с начальником, он обеспокоен политикой. Нельзя ему об этих же проблемах сообщать со сцены! И заметьте, я не говорю, что в театре нужно исключительно танцевать канкан, но искусством надо отвлечься, а не педалировать злободневность.
Недавно в Театре Джигарханяна я выпустил «Балалайкин и Ко». Если вы видели спектакль «Современника» (он вышел в 1972 году, но держался в репертуаре несколько десятилетий, и я в нем тоже играл), то можете сравнить, как сегодня совершенно по-новому звучит это произведение Салтыкова-Щедрина в инсценировке Михалкова. Я сделал спектакль не о времени, которое подходит к своему тупику, а о человеке, его способности себя убеждать в любой ситуации.
Извините за такую самооценку, но в этом спектакле есть искусство, поскольку в нём есть неразрывная связь с автором. Я же ни буквы не менял, это его текст.
– Стало быть, театр для вас – это своего рода место эскапизма?
– Абсолютно. В театре искусство превыше всего. Театр не занимается публицистикой на злобу дня. С этим могут не соглашаться. Но я убеждён, что театр говорит с человеком прежде всего о человеке. Помогает нам понять самих себя, понять мотивы наших поступков, то, что определяет наш выбор. И разговор этот должен быть на языке художественных образов.
– Пусть цветут все цветы…
– Разумеется! И мы в этом смысле впереди планеты всей, потому что нехватка кислорода, которую мы ощущали много десятков лет, вывела русский театр в совершенно другую плоскость. Каких только подходов нет…
– Иммерсив, сайт-спесифик, променад…
– Совершенно, верно. Пусть человек сам выбирает, что он хочет, что ему близко. Только тогда это – свобода.
– Ваши ранние постановки часто становились событиями, на них невозможно было попасть. Сейчас некоторые из них вы возобновляете. У любого творческого человека есть риск застрять во времени, начать «ретранслировать» самого себя, открывать пьесы привычным ключом…
– Если мы говорим о «Ревизоре», то у меня самого не было мысли его ставить. Володя Машков сказал, что ему очень важно, чтобы этот легендарный спектакль шел на сцене Театра Табакова. Я долго отказывался, но он меня убедил: договорились, что это будет не восстановление, а что-то совершенно новое.
– Вопрос как раз в том и заключается: что вы делаете для того, чтобы ваши новые спектакли сохраняли ваш стиль и не повторялись при этом?
– Все мои спектакли разные и все они развиваются. Посмотрите «Балалайкина» и вы поймете, что он не похож ни на один мой прежний спектакль, благодаря нашей большой работе с художником Владимиром Арефьевым и тому, что он придумал. У меня есть несколько произведений, в которые я влюблен. Еще мечтаю поставить «Двенадцатую ночь», она будет сделана совсем в необычном ключе.
– Вас подстегивает или, может быть, настораживает, что сейчас в среде руководителей театров такая довольно насыщенная конкурентная среда: Туминас, Машков, Миронов, Писарев, Богомолов, Марчелли, Хабенский, Рыжаков, Женовач, Карбаускис и многие другие?
– Я очень рад, что нахожусь в одном «пуле» с талантливыми людьми, замечательными режиссерами. Я не чувствую здесь конкуренции, мы все по-разному видим театр. Например, я сторонник концептуального театра. Для меня таким театром был, например, Театр на Таганке времен Юрия Любимова. Мы шли на его спектакли, мы знали, куда идем. Личность многое определяла. Но это другое. Потом, когда времена поменялись, изменилась и роль художественного руководителя. Кто такой, на мой взгляд, художественный руководитель сегодня? Это импресарио, который беспрерывно анализирует текущую ситуацию.
– Есть разные подходы. Есть, когда худрук никого не допускает ставить, как Товстоногов в БДТ.
– Нет, это невозможно. Каким бы ни был режиссер, это все равно однобокий взгляд. Да, он продержится какое-то время и будет конкурентным. Но потом все равно это упрется в самоповторы. Мы должны делать ставку на молодых, амбициозных, кассовых режиссеров. И важны его идеи, которые он приносит в театр. Концепция в том и состоит, чтобы выстроить в театре «коридор», определяющий, что именно ставить.
Но все же первые три-четыре спектакля мне надо ставить самому, чтобы установить для всех этот «коридор», по которому мы движемся. Эти спектакли будут разнообразны.
– Чьи оценки будут важны для вас?
– Это хороший вопрос. С одной стороны, приятно, когда нравится, что ты делаешь. Приятно, даже когда мнения начинают сталкиваться - половине нравится, половине – нет. Смотрите, я сделал несколько сложных спектаклей. И мне было важно прочитать умный разбор. К большому сожалению, почти все критические статьи остались на эмоциональной территории, уровня «понравилось / не понравилось». Всего несколько статей было объективных.
Понятно, что, если зритель приходит, и ему нравится спектакль — это радует. Зрители не связаны никакими обязательствами. Это не блогеры, которых боятся приглашать на премьеру…
Поэтому если говорить о том, чье мнение важно для меня – конечно, коллег, конечно, зрителей, и конечно, умных критиков.
– В труппе Театра сатиры много артистов старшего возраста. Вы планируете как-то их всех занять?
– Однозначно, это моя задача. Я размышляю на эту тему очень активно. Мне сейчас помогают собрать пьесы, где я бы мог предложить им роли. Надо прочитать, познакомиться с материалом. Вот, например, сейчас рассматриваю пьесу Димы Липскерова «Елена и штурман». Я снимал по ней фильм с Аллой Покровской и Арменом Джигарханяном. Это щемящая история двух людей, проживших большую жизнь. Может быть, ещё какие пьесы появятся. Я хотел бы, чтобы артисты, проработавшие в театре много лет, были обязательно задействованы. Представьте, есть артисты, которые 60 лет в театре!
Я поговорил уже почти со всем коллективом, возможно осталось еще процентов 10-15, и никто из них не хочет отдыхать. Все бодрые, хотят работать, стремятся в бой. И моя задача, как худрука – дать им эту работу, потому что больше всего в людях я уважаю мотивацию.
– Вы готовы к внутреннему сопротивлению артистов? Все только-только назначенные руководители через это проходили.
– Конечно. У меня хороший бойцовский иммунитет, поэтому до того момента, пока это не начнет мешать делу, я не буду на это обращать внимания. Начнет мешать, я спрошу: а что вы хотите? Надеюсь, человек скажет.
– Вы заявили, что «Прогресс» будете делать не просто театром, а клубом, открытым с утра до вечера. Театр сатиры тоже шикарное место, чтобы тут был театральный центр.
Не клуб, а театральное пространство, где будет интересно молодежи. В Театре сатиры гораздо опаснее это делать, чем на «Прогресс-сцене». Есть опасность, что театр перепутают с кафе, где можно встретиться с друзьями. Но говорить кому-то: «Вы можете войти, а вы – нет», конечно, нельзя. В театре Джигарханяна нет такой истории. Там молодежь из МГУ. В общем, надо думать.
– Планируете привлекать историей, именами?
– Я планирую привлекать продуктом. И только уровень, и качество этого продукта будут определять зрителя.
Чехова и Достоевского придет смотреть один зритель, а желающий посмеяться, повеселиться будет искать другую постановку. У нас для каждого зрителя будет свой продукт, и отличать его будет именно качество.
– А детский репертуар вы исповедуете?
– Однозначно. Я озабочен созданием детских спектаклей в обоих театрах. Дети сегодня интересуются исключительно гаджетами. И с ними конкурировать очень сложно. Кстати, на сегодняшний день с этой конкуренцией справляется лучше всего Тереза Дурова. Я считаю, что в создании детских спектаклей мы неизбежно упремся в технологии. Нельзя делать вид, что их нет. Это всё равно что страусу зарыться в песок.
– Вы говорили, что планируете меньше тратить, больше зарабатывать. Но здесь без профессиональной команды менеджеров вам не обойтись. У вас есть такая команда?
– Я пока знакомлюсь, в том числе, с работой администрации – что они делают, как используют сегодняшние методы, насколько активно, какие у них идеи на будущее.
– Сейчас театр все чаще становится арт-объектом, куда можно прийти на экскурсию, побывать за кулисами, все театры придумывают интерактив…
– Какое отношение это имеет к тому моменту, когда человек купил билет, пришел и сел? Тут другая ценность у театра, экскурсионная, городская. Мне же важен первоначальный смысл. Из всех интерактивных радостей все-таки, наверное, самая большая и важная составляющая – это хороший спектакль. Но ты его не продашь без продвижения. Вот мы сейчас начали снимать тизеры для наших премьер. У «Балалайкина» получился очень оригинальный. Я даже не предполагал, что видеограф увидит его так, использует определенный видеоряд.
– И бэкстейджи надо снимать…
– Конечно. Нужно делать все, что может развивать спектакль. Двигаться во всех направлениях. Тут очень важен эффект синергии. Нужна крепкая команда, которая не побоится использовать самые современные инструменты. Думаю, что продвижение спектакля – это тоже особый вид искусства, пока малознакомый в театрах. С каждым следующим выпуском спектакля мы вынуждены с этим считаться все больше и больше.
– Сергей Ишханович, с момента вашего предыдущего интервью по поводу назначения прошло уже два месяца. Тогда вы говорили, что требуется время, дабы спокойно оценить обстановку и понять, как двигаться дальше. Сейчас, наверное, пора вернуться к тому же вопросу: как обстановка?
– Если с «Прогресс Сценой Джигарханяна» уже всё понятно – определен курс, есть планы на два сезона, то с Театром сатиры процесс только налаживается. Могу сказать одно: я дал себе время на то, чтобы лучше познакомиться с внутренней жизнью театра, понять его нынешний потенциал. Это вопросы, на которые невозможно ответить за один день. Я дал себе два-три месяца на то, чтобы выстроить планы. Думаю, что после новогодних праздников проведем сбор труппы и обозначим задачи.
– Вы как-то определяете свою роль в столь нелегком процессе? Антикризисный управляющий, например (как Олег Табаков в МХТ), или, возможно, другими эпитетами обозначаете свою роль?
– Думаю, меня действительно можно сравнить с кризис-менеджером, который действует в предлагаемых обстоятельствах и исходит из того, что есть исходная точка А и намеченная точка В.
Главное теперь сформировать движение. Поэтому – да, кризис-менеджер. В связи с этим решения могут быть, как популярными, так и непопулярными. Как ожидаемыми, так и неожиданными.
– Но все же, с чего вы начали?
– Отсматриваю репертуар. Вот вчера посмотрел «Собаку на сене». После каждого спектакля встречаемся с артистами, обсуждаем их работу в постановке. Фиксирую и плюсы, и минусы. При разборе спектакля отмечаю и победы. Мы вырабатываем язык взаимопонимания.
Мне это делать пока легко, ибо я не связан с Театром сатиры какой-то особой историей. Здесь нет моих учеников, я никому ничего не обещал: говорю то, что вижу. Как профессиональный артист я очень хорошо понимаю, насколько труппа нуждается в таком разговоре. А уж насколько артисты прислушаются к моим словам, станет видно со временем…
– Наверное, такая позиция вас сейчас и спасает. Знаете, когда Марк Захаров с успехом поставил в этом театре «Доходное место», корифеи труппы ему говорили, что он «проскочил» лишь потому, что не знал внутренней жизни прославленного коллектива. Проще говоря: он никого не боялся, никому не старался понравиться... Наверное, что-то подобное сейчас и у вас.
– У меня сейчас есть возможность дать происходящему на этой сцене независимую оценку, и это замечательно.
– Но вы ведь при этом внедряетесь в чужую работу. «Собаку на сене» ставил Павел Сафонов…
– Я не внедряюсь в режиссуру. Разговариваю, как актер с актером. Режиссер приходит в театр, делает свою работу и уходит, а артист выходит на сцену ежедневно и его задача – выстроить связь между артистом и зрителем.
– Это начальный этап. А что касается художественной программы?
– Как я уже говорил, планы я объявлю в январе. Репертуар постепенно будем обновлять. И для меня – это совершенно естественный процесс. Еще Станиславский говорил, что живой театр обновляется каждый одиннадцать лет. Откуда взялась эта цифра, теперь мало кто скажет, но на нее ориентируются до сих пор.
– Если говорить о ваших планах: вы стали художественным руководителем сразу двух театров. Не возникает ли у вас что-то вроде раздвоения личности, ведь получается, что творческий стиль один, а театров – два.
– Моя задача сейчас определить, что необходимо «Прогресс Сцене Джигарханяна» и Театру сатиры. У них разный зритель, разный репертуар.
В первом – преимущественно молодая труппа, ребята ждут ролей, новой работы, но ритм жизни там спокойный. Я считаю, что надо взорвать атмосферу и сделать что-то очень амбициозное, наглое, обсуждаемое… Тем более что рядом МГУ, множество студентов и молодежи, и это может быть классное место для них.
С Театром сатиры – другая история. Он расположен в центре Москвы и принимает разношерстную амбициозную публику, для которой с этим местом связано множество воспоминаний.
Но держаться за шлейф истории неправильно. Равно как и держаться за жанр и стать заложником названия. Если у нас на вывеске написано: «Театр сатиры», – это отнюдь не значит, что здесь нельзя поставить драматический спектакль! Что же тогда в Театре имени Пушкина играть только Пушкина? А что тогда ставить в Театре Моссовета, в «Ленкоме»?
Я убежден, что каждый большой серьезный театр имеет право пробовать себя в разных направлениях, не ограничиваясь драмой, комедией, мюзиклом или балетом…
– То есть вывеска вам не мешает. Она как бы сама по себе?
– Вывеска помогает! Сегодня сатира – это всё, что нас окружает.
– Но все-таки у сатиры бывают разные периоды. Не всегда можно иронизировать над реальным ходом вещей просто потому, что это небезопасно. Вспомним, например, как в махровые советские годы сатира строилась на абстракции – типажность спасала. Говорили не о том, что творится в государстве, а «боролись с пороками»: тунеядством, разгильдяйством, чинопочитанием и т.д.
– В интервью я уже говорил об этом, но повторю. Держать фигу в кармане я не собираюсь по одной причине: я не вижу здесь предмета искусства. Сегодня откройте страницу любого блогера – уверяю, вы там наслушаетесь и начитаетесь откровений. Уже не говоря о новостных каналах, телекомпаниях, газетах – мы живем в насыщенном медиапространстве. Ходить в театр, чтобы и здесь слышать намеки, не думаю, что когда-либо увижу здесь искусство.
Меня никогда это не устраивало. Я хорошо помню период «гласности». Говори обо всем, что у тебя наболело, никто ничего не запрещает. Появились книги, новые СМИ, фильмы. Но как сложно тогда было в театре! Никто не мог привыкнуть, что теперь можно делать спектакли, не держа фигу в кармане.
– Кстати, в девяностых ситуация повторилась. Горячие точки, дефолт, теракты, бастующие учителя и шахтеры, а театр продолжал говорить с публикой только языком классики, хотя, казалось бы, самое время развивать новые форматы, позволяющие острее всматриваться в картину дня…
– Мы умудряемся находить отношение власти к художнику или к народу в Шекспире, Шиллере, Чехове, Островском... Зачем? Мы занимались этим только потому, что это было фишкой времени, за которой ходили и говорили: ах, какой смелый театр!
Юрий Петрович Любимов отличался тем, что умел облечь злободневное произведение в форму искусства. Мы шли и понимали, что будет откровенность, но не площадная, а художественная. Это будет театр, сделанный талантливыми людьми. Поэтому его и терпели власти того времени, настолько он был гениален.
То же самое с Марком Анатольевичем Захаровым в «Ленкоме». То же самое в «Современнике» или в работах Петра Наумовича Фоменко. Но это, скорее, исключения из правил – уникальные сочетания.
Я сторонник того, чтобы театр занимался своим делом – искусством. Покажите зрителю что-то актуальное, важное, но при этом обличенное в театральную форму, ведь зритель приходит прежде всего за эмоцией. Он был весь день на работе, у него конфликт с начальником, он обеспокоен политикой. Нельзя ему об этих же проблемах сообщать со сцены! И заметьте, я не говорю, что в театре нужно исключительно танцевать канкан, но искусством надо отвлечься, а не педалировать злободневность.
Недавно в Театре Джигарханяна я выпустил «Балалайкин и Ко». Если вы видели спектакль «Современника» (он вышел в 1972 году, но держался в репертуаре несколько десятилетий, и я в нем тоже играл), то можете сравнить, как сегодня совершенно по-новому звучит это произведение Салтыкова-Щедрина в инсценировке Михалкова. Я сделал спектакль не о времени, которое подходит к своему тупику, а о человеке, его способности себя убеждать в любой ситуации.
Извините за такую самооценку, но в этом спектакле есть искусство, поскольку в нём есть неразрывная связь с автором. Я же ни буквы не менял, это его текст.
– Стало быть, театр для вас – это своего рода место эскапизма?
– Абсолютно. В театре искусство превыше всего. Театр не занимается публицистикой на злобу дня. С этим могут не соглашаться. Но я убеждён, что театр говорит с человеком прежде всего о человеке. Помогает нам понять самих себя, понять мотивы наших поступков, то, что определяет наш выбор. И разговор этот должен быть на языке художественных образов.
– Пусть цветут все цветы…
– Разумеется! И мы в этом смысле впереди планеты всей, потому что нехватка кислорода, которую мы ощущали много десятков лет, вывела русский театр в совершенно другую плоскость. Каких только подходов нет…
– Иммерсив, сайт-спесифик, променад…
– Совершенно, верно. Пусть человек сам выбирает, что он хочет, что ему близко. Только тогда это – свобода.
– Ваши ранние постановки часто становились событиями, на них невозможно было попасть. Сейчас некоторые из них вы возобновляете. У любого творческого человека есть риск застрять во времени, начать «ретранслировать» самого себя, открывать пьесы привычным ключом…
– Если мы говорим о «Ревизоре», то у меня самого не было мысли его ставить. Володя Машков сказал, что ему очень важно, чтобы этот легендарный спектакль шел на сцене Театра Табакова. Я долго отказывался, но он меня убедил: договорились, что это будет не восстановление, а что-то совершенно новое.
– Вопрос как раз в том и заключается: что вы делаете для того, чтобы ваши новые спектакли сохраняли ваш стиль и не повторялись при этом?
– Все мои спектакли разные и все они развиваются. Посмотрите «Балалайкина» и вы поймете, что он не похож ни на один мой прежний спектакль, благодаря нашей большой работе с художником Владимиром Арефьевым и тому, что он придумал. У меня есть несколько произведений, в которые я влюблен. Еще мечтаю поставить «Двенадцатую ночь», она будет сделана совсем в необычном ключе.
– Вас подстегивает или, может быть, настораживает, что сейчас в среде руководителей театров такая довольно насыщенная конкурентная среда: Туминас, Машков, Миронов, Писарев, Богомолов, Марчелли, Хабенский, Рыжаков, Женовач, Карбаускис и многие другие?
– Я очень рад, что нахожусь в одном «пуле» с талантливыми людьми, замечательными режиссерами. Я не чувствую здесь конкуренции, мы все по-разному видим театр. Например, я сторонник концептуального театра. Для меня таким театром был, например, Театр на Таганке времен Юрия Любимова. Мы шли на его спектакли, мы знали, куда идем. Личность многое определяла. Но это другое. Потом, когда времена поменялись, изменилась и роль художественного руководителя. Кто такой, на мой взгляд, художественный руководитель сегодня? Это импресарио, который беспрерывно анализирует текущую ситуацию.
– Есть разные подходы. Есть, когда худрук никого не допускает ставить, как Товстоногов в БДТ.
– Нет, это невозможно. Каким бы ни был режиссер, это все равно однобокий взгляд. Да, он продержится какое-то время и будет конкурентным. Но потом все равно это упрется в самоповторы. Мы должны делать ставку на молодых, амбициозных, кассовых режиссеров. И важны его идеи, которые он приносит в театр. Концепция в том и состоит, чтобы выстроить в театре «коридор», определяющий, что именно ставить.
Но все же первые три-четыре спектакля мне надо ставить самому, чтобы установить для всех этот «коридор», по которому мы движемся. Эти спектакли будут разнообразны.
– Чьи оценки будут важны для вас?
– Это хороший вопрос. С одной стороны, приятно, когда нравится, что ты делаешь. Приятно, даже когда мнения начинают сталкиваться - половине нравится, половине – нет. Смотрите, я сделал несколько сложных спектаклей. И мне было важно прочитать умный разбор. К большому сожалению, почти все критические статьи остались на эмоциональной территории, уровня «понравилось / не понравилось». Всего несколько статей было объективных.
Понятно, что, если зритель приходит, и ему нравится спектакль — это радует. Зрители не связаны никакими обязательствами. Это не блогеры, которых боятся приглашать на премьеру…
Поэтому если говорить о том, чье мнение важно для меня – конечно, коллег, конечно, зрителей, и конечно, умных критиков.
– В труппе Театра сатиры много артистов старшего возраста. Вы планируете как-то их всех занять?
– Однозначно, это моя задача. Я размышляю на эту тему очень активно. Мне сейчас помогают собрать пьесы, где я бы мог предложить им роли. Надо прочитать, познакомиться с материалом. Вот, например, сейчас рассматриваю пьесу Димы Липскерова «Елена и штурман». Я снимал по ней фильм с Аллой Покровской и Арменом Джигарханяном. Это щемящая история двух людей, проживших большую жизнь. Может быть, ещё какие пьесы появятся. Я хотел бы, чтобы артисты, проработавшие в театре много лет, были обязательно задействованы. Представьте, есть артисты, которые 60 лет в театре!
Я поговорил уже почти со всем коллективом, возможно осталось еще процентов 10-15, и никто из них не хочет отдыхать. Все бодрые, хотят работать, стремятся в бой. И моя задача, как худрука – дать им эту работу, потому что больше всего в людях я уважаю мотивацию.
– Вы готовы к внутреннему сопротивлению артистов? Все только-только назначенные руководители через это проходили.
– Конечно. У меня хороший бойцовский иммунитет, поэтому до того момента, пока это не начнет мешать делу, я не буду на это обращать внимания. Начнет мешать, я спрошу: а что вы хотите? Надеюсь, человек скажет.
– Вы заявили, что «Прогресс» будете делать не просто театром, а клубом, открытым с утра до вечера. Театр сатиры тоже шикарное место, чтобы тут был театральный центр.
Не клуб, а театральное пространство, где будет интересно молодежи. В Театре сатиры гораздо опаснее это делать, чем на «Прогресс-сцене». Есть опасность, что театр перепутают с кафе, где можно встретиться с друзьями. Но говорить кому-то: «Вы можете войти, а вы – нет», конечно, нельзя. В театре Джигарханяна нет такой истории. Там молодежь из МГУ. В общем, надо думать.
– Планируете привлекать историей, именами?
– Я планирую привлекать продуктом. И только уровень, и качество этого продукта будут определять зрителя.
Чехова и Достоевского придет смотреть один зритель, а желающий посмеяться, повеселиться будет искать другую постановку. У нас для каждого зрителя будет свой продукт, и отличать его будет именно качество.
– А детский репертуар вы исповедуете?
– Однозначно. Я озабочен созданием детских спектаклей в обоих театрах. Дети сегодня интересуются исключительно гаджетами. И с ними конкурировать очень сложно. Кстати, на сегодняшний день с этой конкуренцией справляется лучше всего Тереза Дурова. Я считаю, что в создании детских спектаклей мы неизбежно упремся в технологии. Нельзя делать вид, что их нет. Это всё равно что страусу зарыться в песок.
– Вы говорили, что планируете меньше тратить, больше зарабатывать. Но здесь без профессиональной команды менеджеров вам не обойтись. У вас есть такая команда?
– Я пока знакомлюсь, в том числе, с работой администрации – что они делают, как используют сегодняшние методы, насколько активно, какие у них идеи на будущее.
– Сейчас театр все чаще становится арт-объектом, куда можно прийти на экскурсию, побывать за кулисами, все театры придумывают интерактив…
– Какое отношение это имеет к тому моменту, когда человек купил билет, пришел и сел? Тут другая ценность у театра, экскурсионная, городская. Мне же важен первоначальный смысл. Из всех интерактивных радостей все-таки, наверное, самая большая и важная составляющая – это хороший спектакль. Но ты его не продашь без продвижения. Вот мы сейчас начали снимать тизеры для наших премьер. У «Балалайкина» получился очень оригинальный. Я даже не предполагал, что видеограф увидит его так, использует определенный видеоряд.
– И бэкстейджи надо снимать…
– Конечно. Нужно делать все, что может развивать спектакль. Двигаться во всех направлениях. Тут очень важен эффект синергии. Нужна крепкая команда, которая не побоится использовать самые современные инструменты. Думаю, что продвижение спектакля – это тоже особый вид искусства, пока малознакомый в театрах. С каждым следующим выпуском спектакля мы вынуждены с этим считаться все больше и больше.
