400-летие Жана-Батиста Мольера в Северной столице отмечают масштабным фестивалем «Петербург. Пространство Мольера». Его организаторы – Молодежный театр на Фонтанке и Санкт-Петербургская театральная библиотека, в октябре смогли соединить в фестивальной афише полсотни различных мероприятий в музеях, библиотеках и театрах города. Все они сопряжены с творчеством, биографией и временем Мольера.
Театральным постановкам по пьесам французского драматурга был посвящен круглый стол «Мольер forever», позволивший высказать свое отношение к великому комедиографу и его текстам известным режиссерам, художникам, актерам, театроведам. Примечательно, что никто из них даже не сомневался в разносторонней актуальности мольеровского гения…
Геннадий Тростянецкий, режиссер: «Мольер внутренне освобождает, закладывая импровизацию в каждую свою пьесу. Он год работал в итальянском театре, он объездил всю Францию, он знал что такое композиция и что такое писать роли… Когда ныряешь в океан по имени Мольер, неожиданно открывается множество прекрасных вещей. Поразительная тайна Мольера: внутри любого его текста такая исключительная энергетика заключена, такое пространство для игры!».
Андрей Андреев, режиссер: «Для меня Мольер в первую очередь, – поэт. И только потом потрясающий драматург. На мой взгляд, все, кто переводил его пьесы – герои, потому что мой первый институт – иняз, французское отделение. Язык меняется со временем. И сейчас нужны новые переводы Мольера».
Сергей Барковский, актер Молодежного театра на Фонтанке: «Когда Семен Яковлевич Спивак мне предложил сыграть самого Мольера в булгаковской «Кабале святош», возникли сложности. Ведь когда играешь мольеровского героя (а я играл и Сганареля в «Доне Жуане» Геннадия Тростянецкого в Александринке и продолжаю играть Тартюфа в одноименном спектакле Андрея Андреева в Молодежном театре), за маской персонажа актер может спрятаться, мол, так автор написал… А тут-то – Мольер, творец, великий человек, историческая, недюжинная личность! Сам всем в театре занимался: пьесы писал, спектакли оформлял, сам играл, танцы ставил. Был и организатором и педагогом в придачу. Надо, значит, ответственно подойти к созданию образа, надо прочитать все, что можно о Мольере… Он был многогранным человеком, делавшим одновременно множество дел, делавшим из жизни театр и из театра – жизнь. Это и дало мне «ключик» к роли, к созданию на сцене живого человека».
Роман Кочержевский, режиссер: «Мне нравилась пьеса «Тартюф», ее фабула. Но важно было найти тот перевод, который был бы близок и понятен мне, как современному человеку, с чувственной стороны. Даже хотелось найти подстрочный перевод, лишенный рифмы, дополнительного сочинительства переводчика… И мы с театром им. Ленсовета долго искали и нашли один из первых переводов – перевод Кропотова, который, как мне показалось, звучал потрясающе «церковно», перекликаясь с темой религии в «Тартюфе». Когда мы приступили к репетициям, я долго мучил артистов этим мертвым текстом: никто не понимал, зачем мы ищем жизнь в этой архаике. Но я продолжал искать звучание и неожиданно обнаружил, что Мольер может звучать как Достоевский, мы искали в тексте даже что-то балабановское… Мы хотели разрушить все представления о том, как надо ставить Мольера, о путях других режиссеров. «Вот представьте, - говорил я, - Ваш папа приводит в дом чужого человека, говорит детям, что его надо слушаться, говорит дочери, что именно он лучше всего ей подходит, слагает с себя всякую ответственность…» В итоге мы вернулись к каноническому переводу Лихачева, но я уже услышал сегодняшних людей, их соотношение с этим текстом, то, что нас цепляет сегодня в нем, не дает спать…».
Александр Новиков, актер Театра им. Ленсовета: «У любого великого сочинителя есть особенность – расставлять в своих произведениях «капканы и ловушки», которые на протяжении жизни этих произведений являются предметом споров. Большинство мольеровских пьес построено по одной схеме: немолодой человек, глава семейства, сталкиваясь с жизнью, рано или поздно оказывается обманутым. Обманутый человек, человек, подвергнувшийся осмеянию или даже издевательству – вот мольеровская «ловушка», вот мольеровский герой. Подобное происходит с Журденом, Оргоном, Арганом, Жоржем Данденом… Тема растоптанного человека – основной болевой центр пьес Мольера. Хотя есть и любовная линия, линия молодых, объединяющихся в конце. Это «объединение сердец» оставляет у зрителя фальшивое ощущение счастливого конца, некоего праздника. Но главные герои при этом переживают удар трагической силы, они переживают трагедию! И когда я слышу, что «Мольер обязан быть смешным», согласиться с этим тезисом я не могу».
Михаил Левшин, режиссер, руководитель театра «Комедианта»: «Наш спектакль «Лекарь поневоле» заканчивается стихами петербургского поэта, актера и сценариста Вадима Жука: «Комедианты, комедианты шлют привет огнем премьер./ Наши таланты словно брильянты, если огранкой им Мольер». Персонажи господина де Мольера – странные, порой нелепые, необыкновенно забавные, очень театральные персоны. Оттого и постановка наша носит откровенно игровой характер, представляя зрителю «театр в театре».
Елена Горфункель, театровед: «Я навсегда остаюсь в театре зрителем. И как зритель я за свою жизнь видела невероятное количество «настоящего» Мольера. В 60-е годы – гениального Жана Вилара в роли Гарпагона в его же постановке «Скупого» (французы привозили спектакль к нам и играли его на сцене ДК им. Первой пятилетки). Затем все мольеровские спектакли Эфроса, в том числе и мхатовского гениального «Тартюфа» с Любшиным в главной роли, «Мизантропа» в театре на Таганке с Золотухиным в роли Альцеста. Видела «Скупого» Тростянецкого с очаровательным, говорливым Семеном Фурманом-Гарпагоном, не дававшим никому сказать ни единого слова, видела удивительного Равиковича в роли Журдена в постановке «Страсти по Мольеру» Виктора Крамера… Мольер по-настоящему хорош только тогда, когда он смешон, и когда мы забываем, что Мольер – это представление, мы начинаем ломать самих себя. При этом в своих комедиях он рассказывал о страшных вещах, все его комедии – это трагедии, но с хорошим концом. Жалеть мы можем только об одном – о том, что мы никогда не увидим, как Мольер играл на сцене, потому что лучше его самого этого никто не мог сделать».
Григорий Дитятковский, режиссер: «Мольер был потомственным обойщиком, сегодня мы бы сказали «дизайнером интерьеров», получил образование в иезуитской школе, знал латынь и юриспруденцию. Его колоссальная личность была потрясающе оснащена знаниями! В его жизни есть факты, которые лично на меня произвели огромное впечатление. Первый – когда Мольер приблизил к себе молодого Расина, позволил ему репетировать у себя его пьесу, а Расин, как оказалось, одновременно успешно репетировал ее в другом театре, куда на премьеру приехал король. И Мольер никак на это не отреагировал, никак Расину этого не припомнил… И второй – это сама смерть Мольера, когда он, умирающий, играя Гарпагона, не уходил со сцены потому, что рабочие, обслуживавшие его спектакль, могли остаться без жалованья…».
Владимир Фирер, художник: «У меня было несколько мольеровских постановок. В первом спектакле, поставленном «на темы Мольера», и я делал вариации на тему исторических костюмов. Когда же столкнулся с Мольером напрямую, оказалось, что работать невероятно тяжело: как можно высказать свое отношение к Мольеру через сценографию, я понял не сразу… Так, в спектакле «Тартюф» Молодежного театра на Фонтанке и Андрея Андреева ключом для меня стала невероятная ложь главного героя, позволившая ввести сюрреалистические нотки в визуальное решение. Была придумана некая кривизна стены, мебели, некоторое упрощение историзма костюмов, их упрощение, приспособление их к характеру героев. Общих принципов работы художников над Мольером, думаю, нет: у каждого из нас есть «свой» Мольер, рождающийся от конкретного режиссерского посыла».
Александр Чепуров, театровед: «Русский театр, как ни странно, начинался с Мольера. В 1756 году, когда родился наш национальный театр, в правом крыле здания Академии художеств, там, где ныне тициановский зал, конечно, играли «Хорева», «Синава и Трувора» Сумарокова. Но на них сезона «не сделаешь». И тогда труппа успешно переиграла всего Мольера, который с тех пор укоренился в афише нашего национального театра и Александринского театра в частности. В строках Сумарокова «Свойство? комедии – издевкой править нрав;/ Смешить и пользовать – прямой ее устав» скрывается двойственное назначение комедии. «Смешить и пользовать» – смешить и лечить. Помню, как литературовед и критик Борис Осипович Костелянец нас учил: «Комедии Мольера – это комедии ослепления». Ослепление – это когда смотрим и не видим, словно Оргон, сидящий под столом в сцене из «Тартюфа», это наши трагикомические ошибки, подмеченные Мольером, который может нас спасти во многих ситуациях».
Театральным постановкам по пьесам французского драматурга был посвящен круглый стол «Мольер forever», позволивший высказать свое отношение к великому комедиографу и его текстам известным режиссерам, художникам, актерам, театроведам. Примечательно, что никто из них даже не сомневался в разносторонней актуальности мольеровского гения…
Геннадий Тростянецкий, режиссер: «Мольер внутренне освобождает, закладывая импровизацию в каждую свою пьесу. Он год работал в итальянском театре, он объездил всю Францию, он знал что такое композиция и что такое писать роли… Когда ныряешь в океан по имени Мольер, неожиданно открывается множество прекрасных вещей. Поразительная тайна Мольера: внутри любого его текста такая исключительная энергетика заключена, такое пространство для игры!».
Андрей Андреев, режиссер: «Для меня Мольер в первую очередь, – поэт. И только потом потрясающий драматург. На мой взгляд, все, кто переводил его пьесы – герои, потому что мой первый институт – иняз, французское отделение. Язык меняется со временем. И сейчас нужны новые переводы Мольера».
Сергей Барковский, актер Молодежного театра на Фонтанке: «Когда Семен Яковлевич Спивак мне предложил сыграть самого Мольера в булгаковской «Кабале святош», возникли сложности. Ведь когда играешь мольеровского героя (а я играл и Сганареля в «Доне Жуане» Геннадия Тростянецкого в Александринке и продолжаю играть Тартюфа в одноименном спектакле Андрея Андреева в Молодежном театре), за маской персонажа актер может спрятаться, мол, так автор написал… А тут-то – Мольер, творец, великий человек, историческая, недюжинная личность! Сам всем в театре занимался: пьесы писал, спектакли оформлял, сам играл, танцы ставил. Был и организатором и педагогом в придачу. Надо, значит, ответственно подойти к созданию образа, надо прочитать все, что можно о Мольере… Он был многогранным человеком, делавшим одновременно множество дел, делавшим из жизни театр и из театра – жизнь. Это и дало мне «ключик» к роли, к созданию на сцене живого человека».
Роман Кочержевский, режиссер: «Мне нравилась пьеса «Тартюф», ее фабула. Но важно было найти тот перевод, который был бы близок и понятен мне, как современному человеку, с чувственной стороны. Даже хотелось найти подстрочный перевод, лишенный рифмы, дополнительного сочинительства переводчика… И мы с театром им. Ленсовета долго искали и нашли один из первых переводов – перевод Кропотова, который, как мне показалось, звучал потрясающе «церковно», перекликаясь с темой религии в «Тартюфе». Когда мы приступили к репетициям, я долго мучил артистов этим мертвым текстом: никто не понимал, зачем мы ищем жизнь в этой архаике. Но я продолжал искать звучание и неожиданно обнаружил, что Мольер может звучать как Достоевский, мы искали в тексте даже что-то балабановское… Мы хотели разрушить все представления о том, как надо ставить Мольера, о путях других режиссеров. «Вот представьте, - говорил я, - Ваш папа приводит в дом чужого человека, говорит детям, что его надо слушаться, говорит дочери, что именно он лучше всего ей подходит, слагает с себя всякую ответственность…» В итоге мы вернулись к каноническому переводу Лихачева, но я уже услышал сегодняшних людей, их соотношение с этим текстом, то, что нас цепляет сегодня в нем, не дает спать…».
Александр Новиков, актер Театра им. Ленсовета: «У любого великого сочинителя есть особенность – расставлять в своих произведениях «капканы и ловушки», которые на протяжении жизни этих произведений являются предметом споров. Большинство мольеровских пьес построено по одной схеме: немолодой человек, глава семейства, сталкиваясь с жизнью, рано или поздно оказывается обманутым. Обманутый человек, человек, подвергнувшийся осмеянию или даже издевательству – вот мольеровская «ловушка», вот мольеровский герой. Подобное происходит с Журденом, Оргоном, Арганом, Жоржем Данденом… Тема растоптанного человека – основной болевой центр пьес Мольера. Хотя есть и любовная линия, линия молодых, объединяющихся в конце. Это «объединение сердец» оставляет у зрителя фальшивое ощущение счастливого конца, некоего праздника. Но главные герои при этом переживают удар трагической силы, они переживают трагедию! И когда я слышу, что «Мольер обязан быть смешным», согласиться с этим тезисом я не могу».
Михаил Левшин, режиссер, руководитель театра «Комедианта»: «Наш спектакль «Лекарь поневоле» заканчивается стихами петербургского поэта, актера и сценариста Вадима Жука: «Комедианты, комедианты шлют привет огнем премьер./ Наши таланты словно брильянты, если огранкой им Мольер». Персонажи господина де Мольера – странные, порой нелепые, необыкновенно забавные, очень театральные персоны. Оттого и постановка наша носит откровенно игровой характер, представляя зрителю «театр в театре».
Елена Горфункель, театровед: «Я навсегда остаюсь в театре зрителем. И как зритель я за свою жизнь видела невероятное количество «настоящего» Мольера. В 60-е годы – гениального Жана Вилара в роли Гарпагона в его же постановке «Скупого» (французы привозили спектакль к нам и играли его на сцене ДК им. Первой пятилетки). Затем все мольеровские спектакли Эфроса, в том числе и мхатовского гениального «Тартюфа» с Любшиным в главной роли, «Мизантропа» в театре на Таганке с Золотухиным в роли Альцеста. Видела «Скупого» Тростянецкого с очаровательным, говорливым Семеном Фурманом-Гарпагоном, не дававшим никому сказать ни единого слова, видела удивительного Равиковича в роли Журдена в постановке «Страсти по Мольеру» Виктора Крамера… Мольер по-настоящему хорош только тогда, когда он смешон, и когда мы забываем, что Мольер – это представление, мы начинаем ломать самих себя. При этом в своих комедиях он рассказывал о страшных вещах, все его комедии – это трагедии, но с хорошим концом. Жалеть мы можем только об одном – о том, что мы никогда не увидим, как Мольер играл на сцене, потому что лучше его самого этого никто не мог сделать».
Григорий Дитятковский, режиссер: «Мольер был потомственным обойщиком, сегодня мы бы сказали «дизайнером интерьеров», получил образование в иезуитской школе, знал латынь и юриспруденцию. Его колоссальная личность была потрясающе оснащена знаниями! В его жизни есть факты, которые лично на меня произвели огромное впечатление. Первый – когда Мольер приблизил к себе молодого Расина, позволил ему репетировать у себя его пьесу, а Расин, как оказалось, одновременно успешно репетировал ее в другом театре, куда на премьеру приехал король. И Мольер никак на это не отреагировал, никак Расину этого не припомнил… И второй – это сама смерть Мольера, когда он, умирающий, играя Гарпагона, не уходил со сцены потому, что рабочие, обслуживавшие его спектакль, могли остаться без жалованья…».
Владимир Фирер, художник: «У меня было несколько мольеровских постановок. В первом спектакле, поставленном «на темы Мольера», и я делал вариации на тему исторических костюмов. Когда же столкнулся с Мольером напрямую, оказалось, что работать невероятно тяжело: как можно высказать свое отношение к Мольеру через сценографию, я понял не сразу… Так, в спектакле «Тартюф» Молодежного театра на Фонтанке и Андрея Андреева ключом для меня стала невероятная ложь главного героя, позволившая ввести сюрреалистические нотки в визуальное решение. Была придумана некая кривизна стены, мебели, некоторое упрощение историзма костюмов, их упрощение, приспособление их к характеру героев. Общих принципов работы художников над Мольером, думаю, нет: у каждого из нас есть «свой» Мольер, рождающийся от конкретного режиссерского посыла».
Александр Чепуров, театровед: «Русский театр, как ни странно, начинался с Мольера. В 1756 году, когда родился наш национальный театр, в правом крыле здания Академии художеств, там, где ныне тициановский зал, конечно, играли «Хорева», «Синава и Трувора» Сумарокова. Но на них сезона «не сделаешь». И тогда труппа успешно переиграла всего Мольера, который с тех пор укоренился в афише нашего национального театра и Александринского театра в частности. В строках Сумарокова «Свойство? комедии – издевкой править нрав;/ Смешить и пользовать – прямой ее устав» скрывается двойственное назначение комедии. «Смешить и пользовать» – смешить и лечить. Помню, как литературовед и критик Борис Осипович Костелянец нас учил: «Комедии Мольера – это комедии ослепления». Ослепление – это когда смотрим и не видим, словно Оргон, сидящий под столом в сцене из «Тартюфа», это наши трагикомические ошибки, подмеченные Мольером, который может нас спасти во многих ситуациях».
