После триумфального «Кабаре» в Театре наций (эксперты и зрители тут совпали – пять «Золотых масок» и «Звезда Театрала») «Зойкину квартиру» Евгения Писарева ждали с нетерпением и почти весь сезон. Ждали, потому что в главной роли снова Александра Урсуляк и снова – история и человек на сломе эпох, только не в Германии 30-х, а в России 20-х. Брехт и Булгаков, между прочим, были современниками.
Последняя редакция «Зойкиной квартиры», кстати родом из 30-х, – трагический фарс, а жанр постановки Писарева тяготеет к нуар-драме, и начинается она так, как если бы Хичкок взялся за дело – с едва уловимого мистического «сквозняка». Квартиру с дореволюционным прошлым он делает, конечно же, «нехорошей». Но липкого страха, ползучего морока здесь все-таки нет, несмотря на то что постановочная команда собирала «зернышки чертовщины», рассыпанные по тексту. Зойка Александры Урсуляк хоть и кажется порой дальней родственницей булгаковской Маргариты, с ведьминским началом, в сущности, не та, что имеет дело с «параллельными мирами». Знается она исключительно с нужными людьми, которых можно использовать, и ведет себя, как настоящая бизнесвумен – хваткая и рисковая, собранная и решительная. За жизнь с перспективой и «окном в Европу» она готова драться, как пантера. «Если бы вы не были женщиной, сказал бы, что вы – гений», – отвешивает ей комплимент «всесильный» директор треста тугоплавких металлов Гусь-Ремонтный. Деловое начало перекрывает, заглушает все инфернальные «обертоны» Зойки – эта «железная леди», обладает, скорее, сверхпрочностью и внутренней силой, которой хватит на двоих.
Своего Павлика, «бывшего графа» и морфиниста, не готового принять новую реальность, Зойка намерена хоть на себе вытащить из Москвы, где нэп 20-х вот-вот сомнется под диктатурой 30-х, – в Париж, в Ниццу… Вот только денег нет, визы не достать – и ничего не остается, как разыграть последнюю «козырную карту», квартиру на Большой Садовой. Художник Зиновий Марголин лишил её стен и всяких опор, паркетный пол поставил под таким углом, что балансировать тут непросто, а тяжеловесный потолок с лепниной накренил так, что, кажется, эта красота запросто может обвалиться и накрыть всех, как могильная плита.
Если Зойка ещё держит спину идеально прямой, как мундштук, то её любовник Обольянинов (Александр Дмитриев), простившись с прежней жизнью, стал совсем бесхребетным, как тряпичная кукла, которую мотает из стороны в сторону. Грим из немого кино ему очень к лицу: в белизне кожи и резкости черт сразу читается утонченность, недопустимая в новых условиях, болезненность и беззащитность. Экс-аристократ и тапёр, он пока гнушается чаевых и лабает на рояле, неистово подбрасывая руки и даже ноги (нарушенная координация эти «финты» позволяет). Фокусируется только на Зойке, чтобы хоть как-то держать равновесие, хватается за неё в прямом и переносном смысле. «Эта власть создала такие условия, при которых порядочному человеку существовать невозможно», – повторяет Павлик и ждет дозу, чтобы «обезболить» себя и соскочить во внутреннюю эмиграцию.
Квартира Афанасьевна, как называли её между собой на репетициях, присутствует тут буквально – дух былой, благородной жизни ходит по сцене в образе седой дамы в пыльно-сером платье, смотрит с сожалением на «антидом» с клубами кокаина – «дом свиданий», куда Зойка впустила разврат, прикрытый богемным антуражем, ночной клуб для нуворишей. В своем «ателье» женской прозодежды она, по сути, собрала и сшила обрывки роскоши старого мира, причем так искусно, что у состоятельных гостей дух захватывает. Но никто пока не отдает себе отчет, что все они – только «накипь» нового мира, которую очень скоро «снимут». Жить не дадут.
Несмотря на вздохи старой Квартиры, «мистика» из спектакля выветривается уже к концу первого действия, а на смену ей приходит фарс и каскад музыкальных номеров в сопровождении джаз-бэнда. Зойкин кузен и компаньон Аметистов (Александр Кубанин), обаятельный и находчивый, как Остап Бендер, мгновенно осваивается в роли конферансье и главного распорядителя. Заводит «моторчик» представления, где комического – не меньше, чем того, что способно довести до «крайнего возбуждения». Тревожно мигающая «лампочка Ильича» заменяется на громоздкую люстру, «потусторонние» тени на пололке разбегаются – и начинается дефиле «модельщиц», одетых по последней парижской моде. Художник по костюмам Мария Данилова сделала каждую кинодивой из «прекрасного далёка».
Нездешний шик и утонченность, правда, проигрывают выходу «а-ля рюс»: главный клиент и заказчик Зойкиного «ателье», Гусь-Ремонтный, сам готов притопывать и прихлопывать, как Манюшка в кокошнике (Елизавета Кононова) – под зычную, тёмную песню. Романсы ну совсем не пробирают большого человека, раздутого от денег настолько, что языком и губами он едва шевелит, а шеей вообще не ворочает. Александр Матросов тут похож на массивного истукана, сделанного топором, без мелких инструментов, и законно претендует на прообраз застойного генсека. Именно он приносит в «Зойкину квартиру» заряд комического, но растрачивает на попытки забыться от несчастной любви. Невозможность заполучить взаимность бесценной Аллы Вадимовны (Анна Кармакова) очеловечивает, «плавит» стального Гуся-Ремонтного. «Несущие конструкции» самомнения не выдерживают безапелляционной фразы «я вас не люблю» – и он складывается, оседает, теряет волю к жизни. Собственно, это удар, от которого уже не оправиться, «не отстроиться» заново... Со смертью гаранта безопасности Зойкиной квартиры фарс окончательно испаряется – и трагедия берет верх, как бы материал ни сопротивлялся.
«Не мешайте мне сегодня жить», – поет Зойка, с вызовом и отказом верить в то, что как раньше уже не будет. Она настаивает на своем праве «не ставить на паузу» жизнь, оставаться собой несмотря ни на что. Хотя заведомо понимает, что личного, приватного пространства – и независимости – новое время ей не оставляет. От вторжений домкома не отделаться, сколько взяток ни давай, от визитов «чекистов» не застраховаться – эта квартирка, на самом деле, проницаема, и её отгороженность от тотального надзора, от «девятого вала» репрессивных мер, от наступающей тьмы – всего лишь иллюзия.
Последняя редакция «Зойкиной квартиры», кстати родом из 30-х, – трагический фарс, а жанр постановки Писарева тяготеет к нуар-драме, и начинается она так, как если бы Хичкок взялся за дело – с едва уловимого мистического «сквозняка». Квартиру с дореволюционным прошлым он делает, конечно же, «нехорошей». Но липкого страха, ползучего морока здесь все-таки нет, несмотря на то что постановочная команда собирала «зернышки чертовщины», рассыпанные по тексту. Зойка Александры Урсуляк хоть и кажется порой дальней родственницей булгаковской Маргариты, с ведьминским началом, в сущности, не та, что имеет дело с «параллельными мирами». Знается она исключительно с нужными людьми, которых можно использовать, и ведет себя, как настоящая бизнесвумен – хваткая и рисковая, собранная и решительная. За жизнь с перспективой и «окном в Европу» она готова драться, как пантера. «Если бы вы не были женщиной, сказал бы, что вы – гений», – отвешивает ей комплимент «всесильный» директор треста тугоплавких металлов Гусь-Ремонтный. Деловое начало перекрывает, заглушает все инфернальные «обертоны» Зойки – эта «железная леди», обладает, скорее, сверхпрочностью и внутренней силой, которой хватит на двоих.
Своего Павлика, «бывшего графа» и морфиниста, не готового принять новую реальность, Зойка намерена хоть на себе вытащить из Москвы, где нэп 20-х вот-вот сомнется под диктатурой 30-х, – в Париж, в Ниццу… Вот только денег нет, визы не достать – и ничего не остается, как разыграть последнюю «козырную карту», квартиру на Большой Садовой. Художник Зиновий Марголин лишил её стен и всяких опор, паркетный пол поставил под таким углом, что балансировать тут непросто, а тяжеловесный потолок с лепниной накренил так, что, кажется, эта красота запросто может обвалиться и накрыть всех, как могильная плита.
Если Зойка ещё держит спину идеально прямой, как мундштук, то её любовник Обольянинов (Александр Дмитриев), простившись с прежней жизнью, стал совсем бесхребетным, как тряпичная кукла, которую мотает из стороны в сторону. Грим из немого кино ему очень к лицу: в белизне кожи и резкости черт сразу читается утонченность, недопустимая в новых условиях, болезненность и беззащитность. Экс-аристократ и тапёр, он пока гнушается чаевых и лабает на рояле, неистово подбрасывая руки и даже ноги (нарушенная координация эти «финты» позволяет). Фокусируется только на Зойке, чтобы хоть как-то держать равновесие, хватается за неё в прямом и переносном смысле. «Эта власть создала такие условия, при которых порядочному человеку существовать невозможно», – повторяет Павлик и ждет дозу, чтобы «обезболить» себя и соскочить во внутреннюю эмиграцию. Квартира Афанасьевна, как называли её между собой на репетициях, присутствует тут буквально – дух былой, благородной жизни ходит по сцене в образе седой дамы в пыльно-сером платье, смотрит с сожалением на «антидом» с клубами кокаина – «дом свиданий», куда Зойка впустила разврат, прикрытый богемным антуражем, ночной клуб для нуворишей. В своем «ателье» женской прозодежды она, по сути, собрала и сшила обрывки роскоши старого мира, причем так искусно, что у состоятельных гостей дух захватывает. Но никто пока не отдает себе отчет, что все они – только «накипь» нового мира, которую очень скоро «снимут». Жить не дадут.
Несмотря на вздохи старой Квартиры, «мистика» из спектакля выветривается уже к концу первого действия, а на смену ей приходит фарс и каскад музыкальных номеров в сопровождении джаз-бэнда. Зойкин кузен и компаньон Аметистов (Александр Кубанин), обаятельный и находчивый, как Остап Бендер, мгновенно осваивается в роли конферансье и главного распорядителя. Заводит «моторчик» представления, где комического – не меньше, чем того, что способно довести до «крайнего возбуждения». Тревожно мигающая «лампочка Ильича» заменяется на громоздкую люстру, «потусторонние» тени на пололке разбегаются – и начинается дефиле «модельщиц», одетых по последней парижской моде. Художник по костюмам Мария Данилова сделала каждую кинодивой из «прекрасного далёка».Нездешний шик и утонченность, правда, проигрывают выходу «а-ля рюс»: главный клиент и заказчик Зойкиного «ателье», Гусь-Ремонтный, сам готов притопывать и прихлопывать, как Манюшка в кокошнике (Елизавета Кононова) – под зычную, тёмную песню. Романсы ну совсем не пробирают большого человека, раздутого от денег настолько, что языком и губами он едва шевелит, а шеей вообще не ворочает. Александр Матросов тут похож на массивного истукана, сделанного топором, без мелких инструментов, и законно претендует на прообраз застойного генсека. Именно он приносит в «Зойкину квартиру» заряд комического, но растрачивает на попытки забыться от несчастной любви. Невозможность заполучить взаимность бесценной Аллы Вадимовны (Анна Кармакова) очеловечивает, «плавит» стального Гуся-Ремонтного. «Несущие конструкции» самомнения не выдерживают безапелляционной фразы «я вас не люблю» – и он складывается, оседает, теряет волю к жизни. Собственно, это удар, от которого уже не оправиться, «не отстроиться» заново... Со смертью гаранта безопасности Зойкиной квартиры фарс окончательно испаряется – и трагедия берет верх, как бы материал ни сопротивлялся.
«Не мешайте мне сегодня жить», – поет Зойка, с вызовом и отказом верить в то, что как раньше уже не будет. Она настаивает на своем праве «не ставить на паузу» жизнь, оставаться собой несмотря ни на что. Хотя заведомо понимает, что личного, приватного пространства – и независимости – новое время ей не оставляет. От вторжений домкома не отделаться, сколько взяток ни давай, от визитов «чекистов» не застраховаться – эта квартирка, на самом деле, проницаема, и её отгороженность от тотального надзора, от «девятого вала» репрессивных мер, от наступающей тьмы – всего лишь иллюзия. 
