Был в жизни Никулина один анекдот, с которым связано несколько драматичных историй. Первую часть этого анекдота Юрий услышал, будучи учеником девятого класса.
Ехал на подножке трамвая на стадион, и вдруг один из пассажиров стал говорить другому: «Богатый англичанин пришел в зоомагазин и просит продать самого лучшего попугая. Ему предлагают попугая, который сидит на жердочке, а к каждой лапке привязано по веревочке. «Попугай стоит десять тысяч, – говорит продавец. – Он уникальный: если дернуть за веревочку, привязанную к правой лапе, попугай будет читать стихи Бернса, а если дернуть за левую – петь псалмы». «Замечательно! – воскликнул англичанин. – А если дернуть за обе веревочки?» И тут приятели спрыгнули на остановке. Чем закончился анекдот, Никулин не узнал. Прошли годы. Во время войны один из сослуживцев начал рассказывать тот же самый анекдот, но вдруг его вызвали на передовую, и… больше в землянку он не вернулся.
Прошло еще несколько лет, и в Калинине во время представления инспектор манежа сказал Никулину: «Знаешь, есть хороший анекдот о том, как в Америке продавали попугая с двумя веревочками. Я сейчас расскажу, вот только номер объявлю и вернусь». Однако на манеже с инспектором случился сердечный приступ, и его забрала «скорая помощь». «Прямо мистика какая-то», – удивлялся Юрий Владимирович. Когда на следующий день он приехал в больницу, оказалось, что инспектора увез к себе в Москву родной брат и никаких адресов не оставил. Три года спустя во время очередных гастролей в Калинине Никулин стал наводить справки об инспекторе. Ему сказали, что тот вернулся в город, но работает теперь на радио. Наконец долгожданная встреча состоялась. Бывший инспектор долго не мог понять, о каком анекдоте говорит Никулин, но все же вспомнил. Оказывается, когда покупатель спрашивает, что будет, если дернуть сразу за обе веревочки, – вместо продавца неожиданно ответил сам попугай: «Дур-р-рак, я же упаду с жердочки».
Казарма тряслась от хохота
Своей жизни без анекдотов Юрий Никулин не мыслил. Они стали частью его мировоззрения, а в военные годы наверняка заменяли то, что другим заменяет водка. Во всяком случае, алкоголь будущий артист не любил и фронтовые сто грамм менял на кусочек сала. Но главное, что на войну он уходил с большой записной книжкой, в которую с 1936 года записывал все услышанные анекдоты. Однажды поспорили с сослуживцем Гусаровым, кто больше анекдотов знает. Условия спора были такие: сослуживец начинает рассказывать, Никулин заканчивает. Вся казарма собралась наблюдать за поединком.
Спустя короткое время Гусаров предложил: «Давай, теперь ты начинай рассказывать, а я буду продолжать». Никулин выдает первый анекдот – Гусаров не знает. Затем второй, третий, пятый… Все хохочут. Гусаров молчит. Несколько часов подряд до половины четвертого ночи Никулин травил анекдоты. Многие устали смеяться, легли спать. «Ладно, кончай травить, я проиграл», – сказал Гусаров. «Погоди, есть еще анекдоты про пьяных, детские, иностранные», – не унимался Никулин.
Перед войной в записной книжке было 600 анекдотов, к 1945 году их стало полторы тысячи. Ближе к концу войны Никулина вызвал к себе командир дивизиона: «Юра, ты у нас самый веселый, много анекдотов знаешь. Давай-ка, организуй самодеятельность». И Никулин взялся за дело. «Как хорошо, что передо мной сидят артиллеристы, – начинал Юрий Владимирович выступление. – Поэтому я хочу, чтобы во время концерта не смолкали канонада аплодисментов и взрывы смеха».
«Не судьба…»
Анекдоты в жизни Никулина отражали часть его мировоззрения. Не зря самый любимый у него был тот, где за внешней шуткой скрывались философия и человеколюбие: «По одному пути из пункта А в пункт Б навстречу друг другу мчатся два пассажирских поезда. Расстояние между ними стремительно сокращается – до трагедии остаются секунды…» В этом месте Юрий Владимирович замолкал, смотрел на собеседника и спрашивал: «Но все же поезда не столкнулись. Как ты думаешь, почему?» Собеседник называл свой вариант, но единственно верный ответ знал Никулин: «А просто не судьба».
И все его анекдоты из той же серии – позитивные, добрые, без матерных слов и скабрезностей. Сегодня, в век шоумании и гламурных скетчкомов, многие из них покажутся наивными, несмешными. Но тогда, под артиллерийскую канонаду, под отдаленные взрывы противотанковых фугасов, рядовой Никулин рассказывал нерядовые истории, и главное было в том, что этот незатейливый юмор согревал солдат.
В армию Юрий Никулин ушел со школьной скамьи, участвовал в финской войне, а потом и в Великой Отечественной. За семь лет фронтовой службы на его глазах погибали однополчане. Сам же Никулин чудом оставался цел, потому что… не судьба (неспроста в мирное время он так любил это слово).
«Первого убитого при мне человека невозможно забыть, – писал Никулин в книге «Почти серьезно». – Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком оторвало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто...»
В другой раз фашисты открыли ночью огонь. Деревянный блиндаж, где ночевала дивизия, буквально трясся от разрывающихся неподалеку снарядов, в укрытие побежали все, кроме Никулина, который крепко спал. «Выносите Никулина», – закричал командир взвода. Юрия с трудом выволокли из блиндажа и привели в чувство. Как только солдаты отбежали от блиндажа, в него попал снаряд, и все взлетело на воздух. Никулин снова чудом уцелел.
И позже случайности еще не раз сохраняли его жизнь. Однажды сидел в наспех вырытой ячейке, кругом рвались снаряды, а недалеко от него в своей щели – сослуживец Володя Бороздинов. Тот высунулся и кричит: «Юра, иди ко мне, у меня курево есть!» Перебежать Юрий успел, и в тот же момент снаряд попал в ячейку, где он только что сидел. Бороздинов фактически спас ему жизнь.
Попал под лошадь
О своей воинской службе Никулин вспоминал: «Ко мне поначалу некоторые относились с иронией. Больше всего доставалось во время строевой подготовки. Когда я маршировал отдельно, все со смеху покатывались. На моей нескладной фигуре шинель висела нелепо, сапоги смешно болтались на тонких ногах…» Спасало будущего любимца страны то, что он нисколько не обижался, а смеялся вместе со всеми.
Страсть к юмору привил ему отец – артист-любитель из маленького городка Демидов на Смоленщине. В двадцатые годы он организовал там «Теревьюм» – театр революционного юмора, а мама выступала в нем актрисой. В Москву родители переехали, едва Юрию исполнилось четыре года.
После окончания войны он пытался поступить во ВГИК и театральные институты. Однако всякий раз терпел поражение: комиссия не хотела брать нескладного, долговязого парня, поскольку не видела в нем актерских способностей. Взяли его лишь в студию клоунады при Московском цирке на Цветном бульваре, чему несказанно обрадовался отец. К окончанию студии он даже написал для сына клоунаду «Натурщик и халтурщик», с которой Никулин впервые появился на манеже в ноябре 1948 года (работал в группе знаменитого клоуна Карандаша).
Кстати, в том же году он познакомился и со своей будущей женой – Татьяной Покровской. Будучи студенткой Тимирязевской академии, девушка привезла для Карандаша дрессированную лошадь. Юрий предложил Тане остаться на вечернее представление, после которого намеревался проводить до дома. Но судьба распорядилась иначе: во время представления Никулин получил серьезную травму и оказался в больнице. Первой у его постели оказалась Таня… Случайная встреча переросла в любовь: полгода спустя молодые поженились и прожили вместе полвека, до самой смерти артиста.
Перестал быть провинциалом
Практически с самого начала цирковой карьеры Никулин выступал в паре со своим другом, клоуном Михаилом Шуйдиным. Зрители сразу полюбили огромные ботинки и короткие полосатые брюки Никулина – притом что в остальном он был вполне «интеллигентен»: всегда выступал в пиджаке, белой рубашке с галстуком, шляпе. Правда, на гастролях в Польше одежда его подвела, поскольку знаменитая «Сценка на лошади» не вызвала успеха. Публика почему-то не смеялась.
Ночью думали о причине провала. И поняли: дело в том, что «Сценку» механически перенесли из Москвы в Варшаву. По ходу действа на арену как бы приглашались два зрителя (на самом деле это были Никулин и Шуйдин, которые сидели в зале). А затем, на арене, Олег Попов как бы учил их ездить на лошади.
Никулин в своем кителе, в морской фуражке, старомодном плаще и в сапогах, конечно, оказался белой вороной среди зарубежных зрителей. Кругом праздник, все в нарядных костюмах, женщины с вечерними прическами, а тут какие-то нелепые люди – и на зрителей не похожи, и уж тем более на артистов. И Никулин с Шуйдиным решили надеть для «Сценки» свои выходные костюмы. Одежда заставила их пересмотреть характеры и линию поведения. В модном пиджаке, светлых летних брюках Никулин уже не казался неотесанным провинциалом и не мог вытирать нос рукавом, как делал в Москве. Он играл робкого молодого человека. Иначе вел себя и Шуйдин. Все это выглядело настолько правдоподобно, что публика умирала со смеху. Номер был удачно восстановлен.
Спустя несколько дней на приеме в посольстве к Никулину и Шуйдину подошел один из сотрудников министерства культуры (клоунов он не узнал) и стал рассказывать о своем недавнем посещении цирка. «Ну, Попов молодец, – сказал он. – Я чуть со стула не упал от смеха, когда он вытащил на арену двух поляков».
Лайза Миннелли прилетела в цирк
Когда Никулин стал сниматься в кино, многие говорили, что у него редкий дар. Он с полуслова понимал, ЧТО требует от него режиссер. Но он был еще и своеобразным лириком – как в своем драматическом репертуаре, так и в работе над комедийными образами. Недаром Рязанов именно его – Юрия Никулина – приглашал сыграть Деточкина в «Берегись автомобиля», но помешали цирковые гастроли. А он сам и Балбеса своего любил, называя его «странным и неунывающим», и, конечно же, своего «клоуна Юру», хотя жизнь на арене цирка, казалось бы, мешает превратиться в полноценного киноартиста.
Попасть в цирк на Цветном стремились все без исключения. Лайза Миннелли, впервые прилетевшая в Москву с концертами, прямо из аэропорта отправилась к Никулину. И была принята самим мэтром в его кабинете. Он, казалось, не покидал его никогда. Увидеть директорское кресло без директора можно было лишь глубокой ночью. Его энергии хватало на все. И на «Белого попугая», и на новые цирковые программы, и на постоянные приглашения, и на интервью…
Ехал на подножке трамвая на стадион, и вдруг один из пассажиров стал говорить другому: «Богатый англичанин пришел в зоомагазин и просит продать самого лучшего попугая. Ему предлагают попугая, который сидит на жердочке, а к каждой лапке привязано по веревочке. «Попугай стоит десять тысяч, – говорит продавец. – Он уникальный: если дернуть за веревочку, привязанную к правой лапе, попугай будет читать стихи Бернса, а если дернуть за левую – петь псалмы». «Замечательно! – воскликнул англичанин. – А если дернуть за обе веревочки?» И тут приятели спрыгнули на остановке. Чем закончился анекдот, Никулин не узнал. Прошли годы. Во время войны один из сослуживцев начал рассказывать тот же самый анекдот, но вдруг его вызвали на передовую, и… больше в землянку он не вернулся.
Прошло еще несколько лет, и в Калинине во время представления инспектор манежа сказал Никулину: «Знаешь, есть хороший анекдот о том, как в Америке продавали попугая с двумя веревочками. Я сейчас расскажу, вот только номер объявлю и вернусь». Однако на манеже с инспектором случился сердечный приступ, и его забрала «скорая помощь». «Прямо мистика какая-то», – удивлялся Юрий Владимирович. Когда на следующий день он приехал в больницу, оказалось, что инспектора увез к себе в Москву родной брат и никаких адресов не оставил. Три года спустя во время очередных гастролей в Калинине Никулин стал наводить справки об инспекторе. Ему сказали, что тот вернулся в город, но работает теперь на радио. Наконец долгожданная встреча состоялась. Бывший инспектор долго не мог понять, о каком анекдоте говорит Никулин, но все же вспомнил. Оказывается, когда покупатель спрашивает, что будет, если дернуть сразу за обе веревочки, – вместо продавца неожиданно ответил сам попугай: «Дур-р-рак, я же упаду с жердочки».Казарма тряслась от хохота
Своей жизни без анекдотов Юрий Никулин не мыслил. Они стали частью его мировоззрения, а в военные годы наверняка заменяли то, что другим заменяет водка. Во всяком случае, алкоголь будущий артист не любил и фронтовые сто грамм менял на кусочек сала. Но главное, что на войну он уходил с большой записной книжкой, в которую с 1936 года записывал все услышанные анекдоты. Однажды поспорили с сослуживцем Гусаровым, кто больше анекдотов знает. Условия спора были такие: сослуживец начинает рассказывать, Никулин заканчивает. Вся казарма собралась наблюдать за поединком.
Спустя короткое время Гусаров предложил: «Давай, теперь ты начинай рассказывать, а я буду продолжать». Никулин выдает первый анекдот – Гусаров не знает. Затем второй, третий, пятый… Все хохочут. Гусаров молчит. Несколько часов подряд до половины четвертого ночи Никулин травил анекдоты. Многие устали смеяться, легли спать. «Ладно, кончай травить, я проиграл», – сказал Гусаров. «Погоди, есть еще анекдоты про пьяных, детские, иностранные», – не унимался Никулин.
Перед войной в записной книжке было 600 анекдотов, к 1945 году их стало полторы тысячи. Ближе к концу войны Никулина вызвал к себе командир дивизиона: «Юра, ты у нас самый веселый, много анекдотов знаешь. Давай-ка, организуй самодеятельность». И Никулин взялся за дело. «Как хорошо, что передо мной сидят артиллеристы, – начинал Юрий Владимирович выступление. – Поэтому я хочу, чтобы во время концерта не смолкали канонада аплодисментов и взрывы смеха».«Не судьба…»
Анекдоты в жизни Никулина отражали часть его мировоззрения. Не зря самый любимый у него был тот, где за внешней шуткой скрывались философия и человеколюбие: «По одному пути из пункта А в пункт Б навстречу друг другу мчатся два пассажирских поезда. Расстояние между ними стремительно сокращается – до трагедии остаются секунды…» В этом месте Юрий Владимирович замолкал, смотрел на собеседника и спрашивал: «Но все же поезда не столкнулись. Как ты думаешь, почему?» Собеседник называл свой вариант, но единственно верный ответ знал Никулин: «А просто не судьба».
И все его анекдоты из той же серии – позитивные, добрые, без матерных слов и скабрезностей. Сегодня, в век шоумании и гламурных скетчкомов, многие из них покажутся наивными, несмешными. Но тогда, под артиллерийскую канонаду, под отдаленные взрывы противотанковых фугасов, рядовой Никулин рассказывал нерядовые истории, и главное было в том, что этот незатейливый юмор согревал солдат.
В армию Юрий Никулин ушел со школьной скамьи, участвовал в финской войне, а потом и в Великой Отечественной. За семь лет фронтовой службы на его глазах погибали однополчане. Сам же Никулин чудом оставался цел, потому что… не судьба (неспроста в мирное время он так любил это слово).«Первого убитого при мне человека невозможно забыть, – писал Никулин в книге «Почти серьезно». – Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком оторвало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто...»
В другой раз фашисты открыли ночью огонь. Деревянный блиндаж, где ночевала дивизия, буквально трясся от разрывающихся неподалеку снарядов, в укрытие побежали все, кроме Никулина, который крепко спал. «Выносите Никулина», – закричал командир взвода. Юрия с трудом выволокли из блиндажа и привели в чувство. Как только солдаты отбежали от блиндажа, в него попал снаряд, и все взлетело на воздух. Никулин снова чудом уцелел.
И позже случайности еще не раз сохраняли его жизнь. Однажды сидел в наспех вырытой ячейке, кругом рвались снаряды, а недалеко от него в своей щели – сослуживец Володя Бороздинов. Тот высунулся и кричит: «Юра, иди ко мне, у меня курево есть!» Перебежать Юрий успел, и в тот же момент снаряд попал в ячейку, где он только что сидел. Бороздинов фактически спас ему жизнь.
Попал под лошадь
О своей воинской службе Никулин вспоминал: «Ко мне поначалу некоторые относились с иронией. Больше всего доставалось во время строевой подготовки. Когда я маршировал отдельно, все со смеху покатывались. На моей нескладной фигуре шинель висела нелепо, сапоги смешно болтались на тонких ногах…» Спасало будущего любимца страны то, что он нисколько не обижался, а смеялся вместе со всеми.
Страсть к юмору привил ему отец – артист-любитель из маленького городка Демидов на Смоленщине. В двадцатые годы он организовал там «Теревьюм» – театр революционного юмора, а мама выступала в нем актрисой. В Москву родители переехали, едва Юрию исполнилось четыре года.
После окончания войны он пытался поступить во ВГИК и театральные институты. Однако всякий раз терпел поражение: комиссия не хотела брать нескладного, долговязого парня, поскольку не видела в нем актерских способностей. Взяли его лишь в студию клоунады при Московском цирке на Цветном бульваре, чему несказанно обрадовался отец. К окончанию студии он даже написал для сына клоунаду «Натурщик и халтурщик», с которой Никулин впервые появился на манеже в ноябре 1948 года (работал в группе знаменитого клоуна Карандаша).
Кстати, в том же году он познакомился и со своей будущей женой – Татьяной Покровской. Будучи студенткой Тимирязевской академии, девушка привезла для Карандаша дрессированную лошадь. Юрий предложил Тане остаться на вечернее представление, после которого намеревался проводить до дома. Но судьба распорядилась иначе: во время представления Никулин получил серьезную травму и оказался в больнице. Первой у его постели оказалась Таня… Случайная встреча переросла в любовь: полгода спустя молодые поженились и прожили вместе полвека, до самой смерти артиста.Перестал быть провинциалом
Практически с самого начала цирковой карьеры Никулин выступал в паре со своим другом, клоуном Михаилом Шуйдиным. Зрители сразу полюбили огромные ботинки и короткие полосатые брюки Никулина – притом что в остальном он был вполне «интеллигентен»: всегда выступал в пиджаке, белой рубашке с галстуком, шляпе. Правда, на гастролях в Польше одежда его подвела, поскольку знаменитая «Сценка на лошади» не вызвала успеха. Публика почему-то не смеялась.
Ночью думали о причине провала. И поняли: дело в том, что «Сценку» механически перенесли из Москвы в Варшаву. По ходу действа на арену как бы приглашались два зрителя (на самом деле это были Никулин и Шуйдин, которые сидели в зале). А затем, на арене, Олег Попов как бы учил их ездить на лошади.Никулин в своем кителе, в морской фуражке, старомодном плаще и в сапогах, конечно, оказался белой вороной среди зарубежных зрителей. Кругом праздник, все в нарядных костюмах, женщины с вечерними прическами, а тут какие-то нелепые люди – и на зрителей не похожи, и уж тем более на артистов. И Никулин с Шуйдиным решили надеть для «Сценки» свои выходные костюмы. Одежда заставила их пересмотреть характеры и линию поведения. В модном пиджаке, светлых летних брюках Никулин уже не казался неотесанным провинциалом и не мог вытирать нос рукавом, как делал в Москве. Он играл робкого молодого человека. Иначе вел себя и Шуйдин. Все это выглядело настолько правдоподобно, что публика умирала со смеху. Номер был удачно восстановлен.
Спустя несколько дней на приеме в посольстве к Никулину и Шуйдину подошел один из сотрудников министерства культуры (клоунов он не узнал) и стал рассказывать о своем недавнем посещении цирка. «Ну, Попов молодец, – сказал он. – Я чуть со стула не упал от смеха, когда он вытащил на арену двух поляков».
Лайза Миннелли прилетела в циркКогда Никулин стал сниматься в кино, многие говорили, что у него редкий дар. Он с полуслова понимал, ЧТО требует от него режиссер. Но он был еще и своеобразным лириком – как в своем драматическом репертуаре, так и в работе над комедийными образами. Недаром Рязанов именно его – Юрия Никулина – приглашал сыграть Деточкина в «Берегись автомобиля», но помешали цирковые гастроли. А он сам и Балбеса своего любил, называя его «странным и неунывающим», и, конечно же, своего «клоуна Юру», хотя жизнь на арене цирка, казалось бы, мешает превратиться в полноценного киноартиста.
Попасть в цирк на Цветном стремились все без исключения. Лайза Миннелли, впервые прилетевшая в Москву с концертами, прямо из аэропорта отправилась к Никулину. И была принята самим мэтром в его кабинете. Он, казалось, не покидал его никогда. Увидеть директорское кресло без директора можно было лишь глубокой ночью. Его энергии хватало на все. И на «Белого попугая», и на новые цирковые программы, и на постоянные приглашения, и на интервью…
