Быть представителем знаменитого актерского клана, продолжателем большой актерской династии – одновременно и повод для гордости и большое испытание, вызов, прежде всего, себе самому. Однако же большинство актерских детей идут по пути своих предков, чего бы им это ни стоило. Профессию по любви выбрала и Ольга СЕМЕНОВА – внучка легенды петербургской сцены Кирилла Лаврова.
– Когда меня просят рассказать, как я решилась стать актрисой, я немного теряюсь, потому что не помню такого момента в моей жизни. У меня как будто не было выбора. Я не знала, что можно стать кем-то другим.
У меня две троюродные сестры, у них родители актеры, мы дружим с детства. Все друзья родителей, вся компания, в которой я с рождения находилась, – это все были актеры или люди, так или иначе связанные с театром.
Был такой Юра Траугот, артист Театра Ленсовета и сын одного из известных ленинградских иллюстраторов Трауготов, от отца ему досталась старая двухэтажная квартира, где каждый год устраивались детские елки, на которых я присутствовала, и все дети, которые там были, – это все были актёрские дети. А летом мы ездили в Ялту, в дом отдыха «Актер», где тоже были люди из театрального мира.
В школе у меня появилась первая подружка, и я узнала, что ее папа бизнесмен. Не актер, не режиссер, не художник, не осветитель — бизнесмен. Я не то чтобы была шокирована этим фактом, но это меня сильно удивило. И долго еще это чувство жило во мне. Чисто умозрительно я понимала, что есть люди, которые каждый день приходят в офис к 9 часам и до 5-6 вечера работают. Но вокруг меня так никто не жил, и я на себя такой образ жизни никогда не примеряла.
Я родилась, когда мама (Мария Лаврова – с 1987 года актриса ТЮЗа им. Брянцева, с 1993 года актриса БДТ. – «Т» ) служила в ТЮЗе, но я этот период помню только по рассказам родных. Однажды там произошел такой случай. Мама играла в спектакле «Рони, дочь разбойника» главную роль, и пока она находилась на сцене, я оставалась в гримерной с ее партнершами, которые выходили в ролях злых виттр, птиц с человеческими лицами. И как-то одна из этих виттр, актриса Маша Соснякова говорит мне: ты подожди меня здесь в кулисе, я сейчас вернусь – и пошла играть свою сцену. И вдруг я вижу мою маму, распластанную в ущелье, среди утесов, а ее атакуют злые виттры, и она кричит: «Помогите, спасите!». Это было ужасно, и я как давай тоже кричать: «Не трогайте мою маму!». Актрисам пришлось сцену поскорее завершить, потому что все испугались, что мой крик услышат зрители. Подружки потом маму очень ругали, ну как она могла не подготовить ребенка, не объяснить мне, что это все неправда.
В БДТ, куда потом пришла работать мама и где работали дед и бабушка, я бывала в основном в дни школьных каникул. Вообще это был театр, в который не принято было приходить с детьми. Так было заведено еще при Товстоногове. Он считал, что не нужно мешать личное и профессиональное. Моя мама маленькой боялась, не дай бог, попасться ему на глаза.
В БДТ существовала и существует субординация. Например, в ТЮЗе с народными артистами — НикНиком, Николаем Николаевичем Ивановым или с Игорем Григорьевичем Шибановым вчерашние студенты чувствовали себя довольно легко. А в антракте все садились в буфете за одним столом. В БДТ такой демократичности в общении я не ощущала.
Я на всю жизнь запомнила, как впервые увидела деда в БДТ не на сцене, а за кулисами, это было в актерском буфете. Мы сидели с мамой, и вдруг он зашел, я закричала «деда, деда» и давай на него прыгать. Помню, как он весь напрягся. И мама сказала: Оля, никаких больше «деда», это все можно только дома, здесь дедушка на работе. С тех пор я всегда знала, что в театре нужно себя держать и вообще вести себя максимально скромно и незаметно.
Иногда меня оставляли в дедушкином кабинете худрука смотреть мультики. У него стоял там телевизор и спутниковая тарелка, дома у нас такой не было, и я смотрела мультсериал «Котопес». В другое время, когда мама репетировала, я незаметно гуляла по театру, представляя, что это замок, ходила мимо портретов, играла в какой-то выдуманный мир, заходила на склад с костюмами, что-то мне давали даже мерить, в гримцехе расчесывала парики и делала пуховки из марли и ваты. Кстати, дедушка для пудры использовал пуховку, а румяна наносил кроличьей лапкой. Не знаю, откуда она взялась, ее история мне неизвестна, но больше я ни у кого такой не видела. Сейчас она лежит у меня дома, на ней до сих пор видны следы румян. Я ее храню вместе с его последним мобильным телефоном Nokia.
Дедушка никогда не говорил: делай так, а так не делай. Но однажды он преподал мне урок. По случаю окончания мной второго класса мы пошли в магазин, он купил мне пупсика и к нему набор одежды с костюмчиком и крошечными пинетками. Это был довольно дорогой подарок. Я была безумно счастлива, потому что мечтала об этом пупсике. Из магазина мы пришли в театр, и дедушка оставил меня ненадолго в «пожарке» —пожарной охране, где работали очень милые женщины. Я на радостях стала хвастаться своим подарком и рассказала, что сколько стоило. Потом счастливая пришла к деду в кабинет и пересказала наш разговор с тетушками из «пожарки». Это был один-единственный раз, когда я помню его таким рассерженным и недовольным. Он не кричал, но очень изменился в лице и строго-строго сказал мне: «Никогда не говори о деньгах, никогда не хвастайся тем, что у тебя есть». Я запомнила это на всю жизнь.
Когда мне было 9 лет, в БДТ поставили спектакль «Перед заходом солнца», где я играла внучку Маттиаса Клаузена, которого как раз играл дед. Я выходила вместе с другими детьми в сцене дня рождения. Мы пели песню, которую я, кстати, до сих пор помню. Это было весело и прикольно. Но длилось недолго, я быстро выросла и стала куратором детей, которые пришли нам на смену, выводила их на нужную реплику, подсказывала, что делать.
Меня часто брали на гастроли в Москву. Деду полагалась служебная квартира как президенту международной конфедерации театральных союзов, и мы останавливались в ней всей семьей. Никогда не забуду, как не могла заснуть, потому что за стенкой в кухне бабушка маме каждый вечер устраивала «разбор полетов» после премьерной «Аркадии». Как они кричали и ругались. Мама плакала. И я думала, вот это кошмар. Дедушка никогда в подобном не участвовал, он считал, что поскольку у него нет образования актёрского (он ведь не учился нигде и начинал в театре Леси Украинки статистом), он не вправе критиковать и делать замечания другим. А моя бабушка, Валентина Николаева (с 1955 по 2002 год актриса БДТ.– «Т») окончила Школу-студию МХАТ с красным дипломом (она училась на одном курсе с Олегом Борисовым), поэтому считала, что может указывать маме на ошибки. Этот ужас продолжался каждый вечер. Но самое смешное, что спустя много лет это все повторяется один в один. Только на месте бабушки теперь мама, а на месте мамы – я.
Когда я готовилась к поступлению в Академию, мама позвонила моему будущему мастеру Григорию Исааковичу Дитятковскому, и вместо того, чтобы сказать, отнеситесь, пожалуйста, внимательнее к моей дочке, она сказала: если она вам не понравится, не берите ее, не портите ей жизнь. Об этом я уже узнала много позже.
Мама всегда достаточно критична ко мне. И я пару раз даже хотела уходить из профессии после ее слов. В какой-то момент она поняла, что я болезненно реагирую на ее замечания, решила смягчить свой настрой, сказав мне как-то после премьеры: «Слушай, ну если так не клеится с актерством, ну подумай о чем-нибудь другом, ты же еще молодая». Вспомнив бабушку, я поняла, что это у нас семейное, и стала все же легче к этому относиться.
Когда я пришла в стажерскую группу БДТ, театр сильно изменился уже, и внешне (ремонт и перепланировка) и внутренне. Никаких сентиментальных чувств я не испытываю, не ищу там своих корней, того театра, где работали мой дед и прадед (Юрий Лавров, народный артист СССР, художественный руководитель Киевского театра драмы имени Леси Украинки, с 1918 по 1922 год был актером вспомогательного состава БДТ. – «Т»). Мне кажется, что БДТ всегда был местом, где люди служат сцене, это не дом, не семья, и не нужно там искать «родных человечков». Это мое ощущение. Я туда прихожу заниматься профессией.
Кто-то становится актером, чтобы реализовать свои амбиции, кто-то идет за славой, за зрительским признанием. Я же пошла в профессию для того, чтобы проживать другие жизни, чтобы у меня что-то происходило внутри. Каждая роль — это же работа с собой, поэтому мне всегда нравилось, что эти три часа, что длится спектакль, я живу другой жизнью.
Я ношу папину фамилию (Владимир Семенов — художник по свету в кино. – «Т»), и никогда не думала становится Лавровой. В юношестве мне даже нравилось быть независимой и доказать, что я сама что-то могу. Кроме того, наша актерская династия выходит за пределы одной фамилии. Например, дедушкина мама, моя прабабушка Ольга Гудим-Левкович, очень известная чтица, а ее дочка Наталья Александровна Латышева – преподаватель речи в театральном институте. И я хоть и Семёнова, но тоже продолжатель династии. Ведь дело совсем не в фамилии, ни в буквах, а в памяти и в самих людях.
– Когда меня просят рассказать, как я решилась стать актрисой, я немного теряюсь, потому что не помню такого момента в моей жизни. У меня как будто не было выбора. Я не знала, что можно стать кем-то другим.
У меня две троюродные сестры, у них родители актеры, мы дружим с детства. Все друзья родителей, вся компания, в которой я с рождения находилась, – это все были актеры или люди, так или иначе связанные с театром.
Был такой Юра Траугот, артист Театра Ленсовета и сын одного из известных ленинградских иллюстраторов Трауготов, от отца ему досталась старая двухэтажная квартира, где каждый год устраивались детские елки, на которых я присутствовала, и все дети, которые там были, – это все были актёрские дети. А летом мы ездили в Ялту, в дом отдыха «Актер», где тоже были люди из театрального мира.
В школе у меня появилась первая подружка, и я узнала, что ее папа бизнесмен. Не актер, не режиссер, не художник, не осветитель — бизнесмен. Я не то чтобы была шокирована этим фактом, но это меня сильно удивило. И долго еще это чувство жило во мне. Чисто умозрительно я понимала, что есть люди, которые каждый день приходят в офис к 9 часам и до 5-6 вечера работают. Но вокруг меня так никто не жил, и я на себя такой образ жизни никогда не примеряла.
Я родилась, когда мама (Мария Лаврова – с 1987 года актриса ТЮЗа им. Брянцева, с 1993 года актриса БДТ. – «Т» ) служила в ТЮЗе, но я этот период помню только по рассказам родных. Однажды там произошел такой случай. Мама играла в спектакле «Рони, дочь разбойника» главную роль, и пока она находилась на сцене, я оставалась в гримерной с ее партнершами, которые выходили в ролях злых виттр, птиц с человеческими лицами. И как-то одна из этих виттр, актриса Маша Соснякова говорит мне: ты подожди меня здесь в кулисе, я сейчас вернусь – и пошла играть свою сцену. И вдруг я вижу мою маму, распластанную в ущелье, среди утесов, а ее атакуют злые виттры, и она кричит: «Помогите, спасите!». Это было ужасно, и я как давай тоже кричать: «Не трогайте мою маму!». Актрисам пришлось сцену поскорее завершить, потому что все испугались, что мой крик услышат зрители. Подружки потом маму очень ругали, ну как она могла не подготовить ребенка, не объяснить мне, что это все неправда.
В БДТ, куда потом пришла работать мама и где работали дед и бабушка, я бывала в основном в дни школьных каникул. Вообще это был театр, в который не принято было приходить с детьми. Так было заведено еще при Товстоногове. Он считал, что не нужно мешать личное и профессиональное. Моя мама маленькой боялась, не дай бог, попасться ему на глаза.
В БДТ существовала и существует субординация. Например, в ТЮЗе с народными артистами — НикНиком, Николаем Николаевичем Ивановым или с Игорем Григорьевичем Шибановым вчерашние студенты чувствовали себя довольно легко. А в антракте все садились в буфете за одним столом. В БДТ такой демократичности в общении я не ощущала.
Я на всю жизнь запомнила, как впервые увидела деда в БДТ не на сцене, а за кулисами, это было в актерском буфете. Мы сидели с мамой, и вдруг он зашел, я закричала «деда, деда» и давай на него прыгать. Помню, как он весь напрягся. И мама сказала: Оля, никаких больше «деда», это все можно только дома, здесь дедушка на работе. С тех пор я всегда знала, что в театре нужно себя держать и вообще вести себя максимально скромно и незаметно.
Иногда меня оставляли в дедушкином кабинете худрука смотреть мультики. У него стоял там телевизор и спутниковая тарелка, дома у нас такой не было, и я смотрела мультсериал «Котопес». В другое время, когда мама репетировала, я незаметно гуляла по театру, представляя, что это замок, ходила мимо портретов, играла в какой-то выдуманный мир, заходила на склад с костюмами, что-то мне давали даже мерить, в гримцехе расчесывала парики и делала пуховки из марли и ваты. Кстати, дедушка для пудры использовал пуховку, а румяна наносил кроличьей лапкой. Не знаю, откуда она взялась, ее история мне неизвестна, но больше я ни у кого такой не видела. Сейчас она лежит у меня дома, на ней до сих пор видны следы румян. Я ее храню вместе с его последним мобильным телефоном Nokia.Дедушка никогда не говорил: делай так, а так не делай. Но однажды он преподал мне урок. По случаю окончания мной второго класса мы пошли в магазин, он купил мне пупсика и к нему набор одежды с костюмчиком и крошечными пинетками. Это был довольно дорогой подарок. Я была безумно счастлива, потому что мечтала об этом пупсике. Из магазина мы пришли в театр, и дедушка оставил меня ненадолго в «пожарке» —пожарной охране, где работали очень милые женщины. Я на радостях стала хвастаться своим подарком и рассказала, что сколько стоило. Потом счастливая пришла к деду в кабинет и пересказала наш разговор с тетушками из «пожарки». Это был один-единственный раз, когда я помню его таким рассерженным и недовольным. Он не кричал, но очень изменился в лице и строго-строго сказал мне: «Никогда не говори о деньгах, никогда не хвастайся тем, что у тебя есть». Я запомнила это на всю жизнь.
Когда мне было 9 лет, в БДТ поставили спектакль «Перед заходом солнца», где я играла внучку Маттиаса Клаузена, которого как раз играл дед. Я выходила вместе с другими детьми в сцене дня рождения. Мы пели песню, которую я, кстати, до сих пор помню. Это было весело и прикольно. Но длилось недолго, я быстро выросла и стала куратором детей, которые пришли нам на смену, выводила их на нужную реплику, подсказывала, что делать.Меня часто брали на гастроли в Москву. Деду полагалась служебная квартира как президенту международной конфедерации театральных союзов, и мы останавливались в ней всей семьей. Никогда не забуду, как не могла заснуть, потому что за стенкой в кухне бабушка маме каждый вечер устраивала «разбор полетов» после премьерной «Аркадии». Как они кричали и ругались. Мама плакала. И я думала, вот это кошмар. Дедушка никогда в подобном не участвовал, он считал, что поскольку у него нет образования актёрского (он ведь не учился нигде и начинал в театре Леси Украинки статистом), он не вправе критиковать и делать замечания другим. А моя бабушка, Валентина Николаева (с 1955 по 2002 год актриса БДТ.– «Т») окончила Школу-студию МХАТ с красным дипломом (она училась на одном курсе с Олегом Борисовым), поэтому считала, что может указывать маме на ошибки. Этот ужас продолжался каждый вечер. Но самое смешное, что спустя много лет это все повторяется один в один. Только на месте бабушки теперь мама, а на месте мамы – я.
Когда я готовилась к поступлению в Академию, мама позвонила моему будущему мастеру Григорию Исааковичу Дитятковскому, и вместо того, чтобы сказать, отнеситесь, пожалуйста, внимательнее к моей дочке, она сказала: если она вам не понравится, не берите ее, не портите ей жизнь. Об этом я уже узнала много позже.
Мама всегда достаточно критична ко мне. И я пару раз даже хотела уходить из профессии после ее слов. В какой-то момент она поняла, что я болезненно реагирую на ее замечания, решила смягчить свой настрой, сказав мне как-то после премьеры: «Слушай, ну если так не клеится с актерством, ну подумай о чем-нибудь другом, ты же еще молодая». Вспомнив бабушку, я поняла, что это у нас семейное, и стала все же легче к этому относиться.
Когда я пришла в стажерскую группу БДТ, театр сильно изменился уже, и внешне (ремонт и перепланировка) и внутренне. Никаких сентиментальных чувств я не испытываю, не ищу там своих корней, того театра, где работали мой дед и прадед (Юрий Лавров, народный артист СССР, художественный руководитель Киевского театра драмы имени Леси Украинки, с 1918 по 1922 год был актером вспомогательного состава БДТ. – «Т»). Мне кажется, что БДТ всегда был местом, где люди служат сцене, это не дом, не семья, и не нужно там искать «родных человечков». Это мое ощущение. Я туда прихожу заниматься профессией.
Кто-то становится актером, чтобы реализовать свои амбиции, кто-то идет за славой, за зрительским признанием. Я же пошла в профессию для того, чтобы проживать другие жизни, чтобы у меня что-то происходило внутри. Каждая роль — это же работа с собой, поэтому мне всегда нравилось, что эти три часа, что длится спектакль, я живу другой жизнью.
Я ношу папину фамилию (Владимир Семенов — художник по свету в кино. – «Т»), и никогда не думала становится Лавровой. В юношестве мне даже нравилось быть независимой и доказать, что я сама что-то могу. Кроме того, наша актерская династия выходит за пределы одной фамилии. Например, дедушкина мама, моя прабабушка Ольга Гудим-Левкович, очень известная чтица, а ее дочка Наталья Александровна Латышева – преподаватель речи в театральном институте. И я хоть и Семёнова, но тоже продолжатель династии. Ведь дело совсем не в фамилии, ни в буквах, а в памяти и в самих людях.
