В этом году премьер «Ленкома Марка Захарова» Александр ЛАЗАРЕВ отметил свое 55-летие и это послужило прекрасным поводом для того, чтобы предложить актеру стать героем нашей постоянной рубрики «Дети закулисья», в которой представители актерских династий рассказывают о том, как начинался их актерский путь. В перерывах между репетициями «Театрал» пообщался с артистом.
– Александр, вы впервые вышли на сцену в 12 лет, в спектакле «Леди Макбет Мценского уезда», что сегодня вспоминаете об этой работе?
– Это был совершенно изумительный и очень сложный спектакль. На мой взгляд, шедевр Андрея Александровича Гончарова, с Натальей Гундаревой в главной роли. Я был не первым исполнителем роли Феди Лямина, меня вводили в спектакль, поэтому помню, что мне очень хотелось, участвовать в этой постановке. Хотелось выйти на сцену, попробовать себя в качестве артиста. Я серьезно готовился, выучил спектакль наизусть, мог продолжить реплику за любого героя. Мой Федя Лямин появлялся в конце первого акта, а до – я завороженно наблюдал происходящее из-за кулис. Это было мое первое прикосновение к сцене, к театру, это был необыкновенный гончаровский спектакль, такое, конечно, запоминается на всю жизнь! Например, во время репетиции, от зажима я постоянно рукой, как бы поправлял, причёсывал волосы, и вдруг Андрей Александрович, громко обратился ко мне: «Ты, что и на спектакле будешь чесать голову?!» Вот такой была моя встреча с Гончаровым.
– Вы много времени в детстве проводили в театре?
– Очень! Родители меня специально определили в школу, которая находится напротив служебного входа в театр Маяковского. После занятий я всегда приходил делать уроки к маме в гримерку. Мне разрешали приводить в театр школьных друзей. Первым делом, мы, конечно, отравлялись в реквизиторский цех. Ведь там мечи, доспехи, оружие разных эпох, револьверы, костюмы, все, что угодно. Мы с ребятами пропадали там часами.
– Вы помните момент, когда осознали, что актёрство – это сложная профессия?
– Осознание серьёзности профессии пришло на втором курсе. Потому что до поступления ты – непризнанный гений, во время первого года учебы, ты – признанный гений и лучше всех, на втором курсе, понимаешь, что ты –полный профан и ничего не умеешь, потому что проходит ощущение эйфории. Но это такие известные большинству представителей творческих профессии, стадии понимания себя в работе, которые многие проходят. Это абсолютно нормально.
– Когда вы почувствовали признание родителей?
– После спектакля «Безумный день или Женитьба Фигаро» (московский театр «Ленком», Реж. Марк Захаров). У меня папа был человек довольно мягкий. Он обладал важнейшим для актера качеством, умел настольно деликатно объяснить твою ошибку, или то, как нужно играть, что никогда не обижал своей оценкой. Я думаю, что это такой педагогический дар, объяснить юному дарованию то, что у него не получается, не раня его. Кстати, программу к моему притуплению я готовил вместе с папой. Мама, что касается оценки, относится ко мне строже, она, так скажем, всегда объективнее.
– Почему для учебы вы выбрали Школу-студию МХАТ?
– Вообще, я прошёл по конкурсу в оба «родительских ВУЗа» в Щепку (театральное училище им. Щепкина – Т.), которую заканчивала мама и Школу-студию, где учился отец. Но выбрал Школу-студию. Во-первых, ее заканчивал отец, также как и практически все его друзья, кто бывал у нас дома, тоже выпускники Школы-студии, часто рассказывали о годах учебы, думаю, все это в каком-то смысле и повлияло на мое решение. Но, во-вторых, в год моего поступления, там курс набирал уникальный человек – Иван Михайлович Тарханов. Сын знаменитого мхатовского артиста Михаила Тарханова, племянник другого известного мхатовца Ивана Москвина. Первый год я проучился еще в старом здании Школы-студии, где сейчас располагается Учебный театр, затем ушел в армию. После того, как моя служба при Центральном театре Советской армии завершилась, я вернулся и уже продолжил обучение на курсе у Александра Александровича Калягина.
– В одном из интервью вы рассказывали, что с Калягиным у вас далеко не сразу возникло взаимопонимание…
– Дело в том, что он набирал курс уже с прицелом на свой будущий театр, и я вместе с еще четырьмя студентами, которых определили к нему на курс, что называется по разнарядке, не очень-то были ему интересны. Но мне удалось завоевать его внимание, благодаря моей любимейшей преподавательнице Алле Борисовне Покровской, она, кстати, была однокурсницей папы. Вместе с Аллой Борисовной мы подготовили отрывок из Островского «Без вины виноватые», и вот после его показа, Калягин меня наконец заметил, и предложил роль в дипломной «Чайке».
– Про Аллу Борисовну всегда говорят и как про великую актрису, и как великого педагога, а как бы вы определили это ее талант?
– Просто поверьте на слово: она была гениальным человеком. Она так могла на тебя посмотреть, что нужная эмоция, интонация находились, словно сами собой… Например, во время работы над отрывком из «Без вины виноватые», Алла Борисовна была Отрадина-Кручинина, я соответственно, ее сын Незнамов, и вот из репетиции в репетицию, она добивалась того, чтобы в нужный момент у меня были слезы, чтобы я буквально заплакал. Перед самым показом Калягину, Алла Борисовна подошла ко мне, обняла и перекрестила. И после, от ее энергетики, у меня слезы не просто выступили, а хлынули. Это педагогика не только на уровне техники овладевания азами профессии, но и общение с внутренним миром, у нее был настоящий дар «разбудить» нечто в артисте как в человеке.
– А какая у вас самая любимая роль, спектакль, из тех, в которых играли родители?
– Думаю, что однозначно «Бег», это и любимый спектакль, и любимые роли – и папы, и мамы. Мама играла Серафиму, отец – Хлудова. Я вообще могу сказать, что этот спектакль стал для меня поворотным, после того как я увидел отца в роли Хлудова, решил, что тоже буду артистом. Решил уже по-настоящему, а не просто в каких-то детских фантазиях.
– Ваши родители всегда служили только в одном театре, театре Маяковского, как вы поняли, что «Ленком» – это ваш театр?
– Сперва я очень полюбил этот театр за особый дух, за рок-оперу «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Я люблю рок, но на советской сцене подобный жанр был не просто редкость, мне кажется, что ничего подобного кроме, как на сцене «Ленкома» тогда и не было.
– Не так давно вы сами впервые выступили в качестве режиссёра, восстановили спектакль «Поминальная молитва», что для вас значит эта постановка?
– Я считаю «Поминальную молитву» лучшим спектаклем Марка Анатольевича, но, поскольку не видел его ранние работы, возможно, я не объективен. Но лично для меня это самый мощный захаровский спектакль, который, к сожалению, был в репертуаре меньше десяти лет. (Постановка была снята с репертуара связи с уходом из жизни исполнителя главной роли Евгения Леонова – Т.). Славу нашего театра составляют такие спектакли-долгожители, как «Юнона и Авось», «Женитьба Фигаро», «Королевские игры». Убеждён, что и такой спектакль, как «Поминальная молитва», обязательно должен был вернуться в афишу. Самое главное не в том, что у перечисленных названий была легендарная сценическая жизнь, а то, что она длится до сих пор. Спектакли и сегодня интересны зрителю, каждый показ – аншлаг. И судя по тому, какой отклик от зала получает «Поминальная молитва», могу сказать, что спектакль не просто вернулся, а обрёл новую жизнь. Сам процесс работы был огромным счастьем прикосновения к серьезной режиссуре, это была встреча с Марком Анатольевичем, встреча с абсолютно прекрасным, мощнейшим текстом Григория Горина. До сих пор в общем чате, в котором есть все участники спектакля, и не только артисты, мы вспоминаем процесс восстановления спектакля, какой это был для всех нас важный этап, с каким удовольствием мы репетировали.
– Александр, вы впервые вышли на сцену в 12 лет, в спектакле «Леди Макбет Мценского уезда», что сегодня вспоминаете об этой работе?
– Это был совершенно изумительный и очень сложный спектакль. На мой взгляд, шедевр Андрея Александровича Гончарова, с Натальей Гундаревой в главной роли. Я был не первым исполнителем роли Феди Лямина, меня вводили в спектакль, поэтому помню, что мне очень хотелось, участвовать в этой постановке. Хотелось выйти на сцену, попробовать себя в качестве артиста. Я серьезно готовился, выучил спектакль наизусть, мог продолжить реплику за любого героя. Мой Федя Лямин появлялся в конце первого акта, а до – я завороженно наблюдал происходящее из-за кулис. Это было мое первое прикосновение к сцене, к театру, это был необыкновенный гончаровский спектакль, такое, конечно, запоминается на всю жизнь! Например, во время репетиции, от зажима я постоянно рукой, как бы поправлял, причёсывал волосы, и вдруг Андрей Александрович, громко обратился ко мне: «Ты, что и на спектакле будешь чесать голову?!» Вот такой была моя встреча с Гончаровым.
– Вы много времени в детстве проводили в театре?
– Очень! Родители меня специально определили в школу, которая находится напротив служебного входа в театр Маяковского. После занятий я всегда приходил делать уроки к маме в гримерку. Мне разрешали приводить в театр школьных друзей. Первым делом, мы, конечно, отравлялись в реквизиторский цех. Ведь там мечи, доспехи, оружие разных эпох, револьверы, костюмы, все, что угодно. Мы с ребятами пропадали там часами.
– Вы помните момент, когда осознали, что актёрство – это сложная профессия?
– Осознание серьёзности профессии пришло на втором курсе. Потому что до поступления ты – непризнанный гений, во время первого года учебы, ты – признанный гений и лучше всех, на втором курсе, понимаешь, что ты –полный профан и ничего не умеешь, потому что проходит ощущение эйфории. Но это такие известные большинству представителей творческих профессии, стадии понимания себя в работе, которые многие проходят. Это абсолютно нормально.
– Когда вы почувствовали признание родителей? – После спектакля «Безумный день или Женитьба Фигаро» (московский театр «Ленком», Реж. Марк Захаров). У меня папа был человек довольно мягкий. Он обладал важнейшим для актера качеством, умел настольно деликатно объяснить твою ошибку, или то, как нужно играть, что никогда не обижал своей оценкой. Я думаю, что это такой педагогический дар, объяснить юному дарованию то, что у него не получается, не раня его. Кстати, программу к моему притуплению я готовил вместе с папой. Мама, что касается оценки, относится ко мне строже, она, так скажем, всегда объективнее.
– Почему для учебы вы выбрали Школу-студию МХАТ?
– Вообще, я прошёл по конкурсу в оба «родительских ВУЗа» в Щепку (театральное училище им. Щепкина – Т.), которую заканчивала мама и Школу-студию, где учился отец. Но выбрал Школу-студию. Во-первых, ее заканчивал отец, также как и практически все его друзья, кто бывал у нас дома, тоже выпускники Школы-студии, часто рассказывали о годах учебы, думаю, все это в каком-то смысле и повлияло на мое решение. Но, во-вторых, в год моего поступления, там курс набирал уникальный человек – Иван Михайлович Тарханов. Сын знаменитого мхатовского артиста Михаила Тарханова, племянник другого известного мхатовца Ивана Москвина. Первый год я проучился еще в старом здании Школы-студии, где сейчас располагается Учебный театр, затем ушел в армию. После того, как моя служба при Центральном театре Советской армии завершилась, я вернулся и уже продолжил обучение на курсе у Александра Александровича Калягина.
– В одном из интервью вы рассказывали, что с Калягиным у вас далеко не сразу возникло взаимопонимание…
– Дело в том, что он набирал курс уже с прицелом на свой будущий театр, и я вместе с еще четырьмя студентами, которых определили к нему на курс, что называется по разнарядке, не очень-то были ему интересны. Но мне удалось завоевать его внимание, благодаря моей любимейшей преподавательнице Алле Борисовне Покровской, она, кстати, была однокурсницей папы. Вместе с Аллой Борисовной мы подготовили отрывок из Островского «Без вины виноватые», и вот после его показа, Калягин меня наконец заметил, и предложил роль в дипломной «Чайке».
– Про Аллу Борисовну всегда говорят и как про великую актрису, и как великого педагога, а как бы вы определили это ее талант?
– Просто поверьте на слово: она была гениальным человеком. Она так могла на тебя посмотреть, что нужная эмоция, интонация находились, словно сами собой… Например, во время работы над отрывком из «Без вины виноватые», Алла Борисовна была Отрадина-Кручинина, я соответственно, ее сын Незнамов, и вот из репетиции в репетицию, она добивалась того, чтобы в нужный момент у меня были слезы, чтобы я буквально заплакал. Перед самым показом Калягину, Алла Борисовна подошла ко мне, обняла и перекрестила. И после, от ее энергетики, у меня слезы не просто выступили, а хлынули. Это педагогика не только на уровне техники овладевания азами профессии, но и общение с внутренним миром, у нее был настоящий дар «разбудить» нечто в артисте как в человеке.
– А какая у вас самая любимая роль, спектакль, из тех, в которых играли родители?
– Думаю, что однозначно «Бег», это и любимый спектакль, и любимые роли – и папы, и мамы. Мама играла Серафиму, отец – Хлудова. Я вообще могу сказать, что этот спектакль стал для меня поворотным, после того как я увидел отца в роли Хлудова, решил, что тоже буду артистом. Решил уже по-настоящему, а не просто в каких-то детских фантазиях.
– Ваши родители всегда служили только в одном театре, театре Маяковского, как вы поняли, что «Ленком» – это ваш театр?
– Сперва я очень полюбил этот театр за особый дух, за рок-оперу «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Я люблю рок, но на советской сцене подобный жанр был не просто редкость, мне кажется, что ничего подобного кроме, как на сцене «Ленкома» тогда и не было.
– Не так давно вы сами впервые выступили в качестве режиссёра, восстановили спектакль «Поминальная молитва», что для вас значит эта постановка?
– Я считаю «Поминальную молитву» лучшим спектаклем Марка Анатольевича, но, поскольку не видел его ранние работы, возможно, я не объективен. Но лично для меня это самый мощный захаровский спектакль, который, к сожалению, был в репертуаре меньше десяти лет. (Постановка была снята с репертуара связи с уходом из жизни исполнителя главной роли Евгения Леонова – Т.). Славу нашего театра составляют такие спектакли-долгожители, как «Юнона и Авось», «Женитьба Фигаро», «Королевские игры». Убеждён, что и такой спектакль, как «Поминальная молитва», обязательно должен был вернуться в афишу. Самое главное не в том, что у перечисленных названий была легендарная сценическая жизнь, а то, что она длится до сих пор. Спектакли и сегодня интересны зрителю, каждый показ – аншлаг. И судя по тому, какой отклик от зала получает «Поминальная молитва», могу сказать, что спектакль не просто вернулся, а обрёл новую жизнь. Сам процесс работы был огромным счастьем прикосновения к серьезной режиссуре, это была встреча с Марком Анатольевичем, встреча с абсолютно прекрасным, мощнейшим текстом Григория Горина. До сих пор в общем чате, в котором есть все участники спектакля, и не только артисты, мы вспоминаем процесс восстановления спектакля, какой это был для всех нас важный этап, с каким удовольствием мы репетировали.
