Один из режиссеров назвал Ольгу Тумайкину актрисой «неопределяемой категории». И, наверное, в этом есть доля правды. Тем более что её свежие роли, сыгранные в Театре Вахтангова, тому яркий пример. Это и деспотичная Кабаниха в «Грозе», и жестокая Регана в «Короле Лире», и истеричная Баронесса фон Ф. в «Стефане Цвейге», и беспардонная Ахросимова в «Войне и мире».
– Ольга, последнее время у вас нет комедийных ролей – вы играете достаточно серьезных, сложных, неоднозначных женщин. Вам нравится такое изменение в вашем репертуаре?
– Очень нравится! Я не тоскую по комедийным ролям, их у меня было предостаточно. Мое чувство юмора всегда со мной, и умение видеть смешное и абсурдное тоже меня вряд ли когда-нибудь покинет. Так что, если комедия разрешает мне поставить ее на паузу, я с удовольствием этим пользуюсь.
– Чем вас привлекают драматические роли?
– В них больше подробностей. Если сравнивать это с кулинарией, то мне, как человеку, который очень любит готовить, не нужно часто обращаться к книге рецептов – я могу определить на глаз, сколько ингредиентов добавить, чтобы блины получились кружевными, а борщ ярким. Так и в драматических ролях – рецептура зависит только от твоих наблюдений, опыта, умения схватить ту деталь, которая насытит эту драму. Люди вокруг так щедры на демонстрацию своих эмоций! Они часто поддаются импульсу и раскрываются во всей своей красе. Я это вижу, даже не поворачивая головы в сторону происходящего. Моего периферийного зрения хватает, чтобы понять, что за ситуация происходит на расстоянии вытянутой руки от меня. И я бессовестно этим пользуюсь.
– Вы участвуете в обеих премьерах Театра Вахтангова, подготовленных к столетию. Одна из них – «Король Лир». Каково вам было погружаться в бутусовскую версию Реганы?
– Юрия Бутусова я отношу к категории режиссеров, похожих на стихию. Однажды в открытом море я попала в ночной шторм. Он обрушивался с грохотом на наш прекрасный паром. Ночь пути под абсолютно черным небом, с прострелами молний и зарниц, которые проникали тебе в сердце; звуки, которые заставляли тебя дрожать всем телом; непрекращающаяся пляска воды повсюду. Было понятно, что остается только одно – переждать и постараться себя обезопасить. Это природа так себя ведет. Она знает, зачем это делает. Так вот, режиссер Бутусов тоже знает, что и как он хочет сделать. Средства выражения его режиссерских мыслей равны способам выразительности, которые нужны нам как артистам. И белое окровавленное платье – это та выразительность, которая будет объяснять, насколько моя героиня близка к тому, чтобы окончательно потерять разум. Она не считается ни с кем вокруг. Она разбила вдребезги любовь к родителям и жаждет только одного – чтобы ее выделили в толпе. Она ищет внимания человека, который ее не достоин... Чтобы поставить такой спектакль, надо иметь смелость. Режиссер вообще должен быть бесстрашным.
– Актриса тоже должна быть бесстрашной, соглашаясь на предложения бесстрашного режиссера?
– Да. Только при одном условии: если оба умны. Иначе бесстрашие превращается в разгул невероятного, все попирающего действа, которое перестает быть театром.
– Вы встречали режиссеров неумных?
– Да.
– Как складывались ваши отношения?
– Если я понимала, что как актриса могу помочь этому неумному, безвольному и обделенному фантазией человеку вывести спектакль на нужный уровень, то не говорила ему об этом – просто делала свое дело. Часто такие режиссеры были крайне довольны результатом. И я оставляла им возможность считать, что успех спектакля – это только их заслуга. Мне споры неинтересны.
Хуже неумных режиссеров могут быть только режиссеры-паразиты, которые оказались в профессии случайно и не утрудились обучиться ей. Они не обладают ни любопытством, ни прозорливостью, ни даже долей таланта, который позволяет занять режиссерское кресло. Но это немногочисленный отряд, слава богу. В основном я встречалась с людьми, с которыми путь от репетиции до премьеры спектакля был многотрудным, но очень интересным шествием. В этом смысле я жажду для себя еще большего.
– «Еще большего» – чего?
– Не знаю, смогу ли рассказать, какое наслаждение можно испытывать от репетиционного процесса. Когда вы начитываете текст, обсуждаете темы, которые затрагиваются в пьесе, делитесь опытом, узнаете друг друга... Это всегда трансляция любви, великодушия. Ты успеваешь соскучиться к следующему дню и идешь на репетицию с ощущением, что ты можешь все. Это потом приходят сомнения и дарят ощущение тупика.
– Художественный руководитель вашего курса, Алла Казанская, говорила, что если актер не сомневается в себе, то…
– То он дурак. Если ты прибыл на эту землю, то нужно всегда аккуратно, бережно относиться к тем, кто тебя окружает. А если на это не хватает сил (так бывает), то стоит задуматься, засомневаться. Одна моя кошка погибла, потому что какой-то человек по злобе прибавил скорость и сбил ее. Понимаете, он не сомневался, можно ли так сделать. А жаль… У моей кошки не было хвоста – издалека она была, наверное, похожа на зайчика. Этого глупого человека охватил кураж, он захотел поохотиться на зайца в черте города. Это тоже отсутствие сомнений. Сомнение, как процесс, предполагает размышления, притягивает твои опыты – эмоциональные, профессиональные, человеческие. Сомнение задерживает поднявшуюся руку, которая собралась ударить. Это очень хорошее чувство.
– Думаю, такая трактовка сомнения окажется для большинства непривычной. В основном люди под сомнением понимают скромность и неуверенность.
– Пожалуйста. Вооружайтесь скромностью, если вы семнадцатилетняя девушка. А нерешительностью – когда хотите сделать какое-то признание, но подозреваете, что оно может быть разрушительным для собеседника. Та же жизнь предлагает и другие понятия: уверенность, решимость. По-моему, каждый человек может научиться понимать, когда и что нужно употребить.
– Вы не считаете, что сыграли много ролей в кино, потому что только несколько из них были главными. В «Войне и мире» у Римаса Туминаса вы играете Ахросимову – это тоже неглавная роль. Как вы к ней относитесь?
– Между кино и спектаклями, в которых я играю сейчас, колоссальная разница. И даже если моя роль в этом спектакле невелика, она мне очень дорога. Есть такое выражение – продукт избыточного качества. Это комплимент, который подчеркивает высочайший, недосягаемый для конкурентов уровень изделия. На репетициях я видела, как рождался спектакль «Война и мир». Мы все знаем, каким он получился. Это наш продукт избыточного качества! Со сцены льется лава чувств, которая сносит все ненужное на своем пути, пробивает твою душу, которая почему-то спит. Она напоминает о том, что есть вещи великие, незыблемые. Каждая секунда этого спектакля – это духовное образование. Мы помогаем людям вспомнить, что есть такая наука – про жизнь, про человека, про душу, про любовь.
– Как артисту следует преподносить эту науку современному зрителю?
– Прежде всего, искренне. Мои наблюдения не позволяют утверждать, что сейчас зритель удобный или неудобный. С началом спектакля я очень крепко беру его в объятия, чтобы поведать ту историю, которую он пришел увидеть. Наш зритель, я и мои партнеры по сцене заключаем союз на этот короткий вечер, отвечаем за настроение друг друга, за наполнение всех этажей, из которых состоит человеческая душа. А что касается так называемых «новых форм»... Они предполагают какой-то необыкновенный костюм, за которым ты прячешься, или какую-то провокацию, заставляющую тебя чувствовать что-то такое, чему ты определение не найдешь. Сейчас, на мой взгляд, это не очень полезно. Важнее простота и прозрачность мысли. Я именно сейчас очень нуждаюсь в этом, особенно от самой себя. Не нужно кривотолков, двойных смыслов, вариативности. Жизнь-то проста...
– В вашем репертуаре на сегодняшний день шесть спектаклей. Как вы готовитесь к каждому из них?
– Еще за день «до» вызываю в своей памяти те задачи, которые передо мной ставил режиссер на репетициях или обсуждениях. Хочу вспомнить про своего персонажа что-то такое, что мне особенно нравилось, думаю: «Все ли я про него разузнала? Может быть, какая-то лекция осталась мной не охвачена?» Осторожно ищу изображения своих героинь, потому что часто несовпадение тебя и того, как выглядит персонаж, может сбить с толку. Я хочу посмотреть на Настасью Дмитриевну Офросимову, которую Толстой назвал Марьей Ахросимовой. Знаю, что в Третьяковке висит ее портрет. Это одна из богатейших женщин своего времени с непростым характером, которую в свете называли «страшным драконом». У нее было четверо сыновей и дочь. Она выкрала (!) своего будущего мужа и сама повела его под венец. А тем, кто не одобрял ее методов, говорила: «У вас есть щеки, а у меня – руки». Я люблю о ней думать. Это удивительно просто. Мы никогда не пожмем друг другу руку, никогда не обнимемся. Но мы уже очень близкие люди, сколько бы веков назад ни жила моя героиня. Не знаю, счастье это или нет, что мы не можем оказаться с помощью машины времени в обстоятельствах, в которых пребывали наши герои. Когда я углубляюсь в детали каких-то их жизнеописаний, мне иногда становится страшно. И я восклицаю: «Как я рада, что живу сейчас!»
– Не так давно на экраны вышел сериал «Ваша честь», где вы предстали в достаточно неожиданном, на мой взгляд, амплуа женщины-следователя.
– Проект «Ваша честь» – это самый яркий пример моего человеческого и актерского везения. Я бы хотела, чтобы такие истории со мной случались как можно чаще. Встреча с режиссером Константином Статским и с моими партнерами Олегом Меньшиковым, Даниилом Воробьевым – это удача, которая, к сожалению, для меня не является обычной практикой. Я не из того эшелона артисток, кому присылают на почту «золотые» сценарии, обреченные на успех. Зато все остальные предложения – мои. Я знакомлюсь с ними, ищу какие-то ошибки, провалы, огрехи. Если они есть, я очень быстро пытаюсь понять, чем я могу помочь проекту и своему персонажу. Если все совсем безнадежно – отказываюсь.
– История о человеке, который каждым действием усугубляет свое положение, для современного российского зрителя прозвучит актуально?
– Конечно. Мы начали с вами разговор с Шекспира, с его смерти прошло 400 лет, а отношения людей не поменялись. Борьба добра со злом проходит по одному сценарию. Только вчера это одни детали, завтра – другие. В сериале «Ваша честь» мы попробовали рассказать про разных нас. То, что там происходит, больно, жестко, несправедливо, опасно, но мы видим это вокруг. Наш проект дает возможность увидеть, что бывает, когда ты вот так бросаешь вызов судьбе и принимаешь решения, которые не то что спорные, они чудовищные. Я считаю, что у сериала «Ваша честь» умно сделанный сценарий. А это большая наука. Кто-то более искушенный скажет: «Вот еще нашла науку! Я лучше открою книгу и почитаю». Да, пожалуйста, читайте. Но и кино смотрите, потому что, как бы вы ни протестовали, – это наука.
– Вы соглашаетесь на роли, которые вам неинтересны?
– У меня никогда не было таких ролей. Любая роль – это визит. Вот к тебе постучалась какая-то героиня. «Здравствуйте, – говорю я, – давайте знакомиться. Что-то вы такая невзрачная? Давайте мы усугубим вашу серость, чтобы все рыдали, или, наоборот, так возрадуемся каким-то нелепостям и смешным деталькам, чтобы зрители сказали: мы любим таких, мы знаем таких.» В этот момент вы обе победили: ты и твой персонаж. А вообще я жду, когда ко мне в театр придет такая роль, которую принято называть звездной.
– Вы считаете, что у вас ее еще не было?
– Нет.
– Что это должна быть за роль?
– Мария Бабанова играла Джульетту много-много лет, даже когда уже не была юной девушкой. Сара Бернар играла свои последние роли тоже уже будучи в возрасте. Вот примеры звездных ролей. В нашем театре есть актрисы, на которых я равняюсь, потому что они всегда пребывают в той точке, которая взрывается для них салютом звездной роли. Это Максакова, это Борисова, это Аронова, это те актрисы, кто превратил Театр Вахтангова в царство, полное женственности, ума, силы женского актерского существования, знаменитых голосов, истории театрального искусства. Вы можете меня заподозрить в том, что я жажду какого-то особенного успеха. Знаете, да, я была бы не против познакомиться с тем, что такое грандиозный успех. И готова его разделить со многими. Меня же не потеряет мир, если я испытаю такие внутренние потрясения успехом, правда? Пусть уже примчатся три богатыря и скажут: «Ольга Васильевна, ну что, 5:0 в вашу пользу. Давайте уже начнем подготавливаться к успеху!» «Пора, – скажу я, – начали!»
– Вы упомянули Максакову и Борисову. На Вахтанговскую сцену вы также выходили вместе с Лановым и Этушем. Сегодня в спектаклях партнерствуете с молодыми актерами. Если сравнивать эти поколения артистов, что меняется?
– Ничего. Я вынесла из опыта общения со своими старшими коллегами, моими учителями то, о чем мы много говорим сегодня, – любовь. Нелюбовь я тоже тонко чувствую и иногда двигаюсь другими коридорами, чтобы с ней не столкнуться – она меня печалит. Так вот, любовь номер один – это любовь к профессии. Ее всегда транслировали Василий Семенович Лановой, Владимир Абрамович Этуш, Алла Александровна Казанская. С помощью этой огромной движущей силы и интереса рождаются спектакли. По тропам, где мы вместе бродили с Лановым, с Этушем, с Казанской, сейчас я продолжаю идти с Максаковой, с Рутберг, с Ароновой, с Дубровской, с Добронравовым, с Макаровым, с Ильиным. Это все очень хорошие путешествия. Я из них выхожу чуть богаче, чем накануне. Поэтому, когда беру под руку своего молодого талантливого коллегу, наш маршрут построен. Если договоримся, что хотим свернуть в какое-то более интересное место, то мы это сделаем. Если там опасно, то мы друг друга спасем и вернемся на наши тропы. Я так, по крайней мере, думаю и делаю.
– Молодых артистов часто упрекают в отсутствии высокой миссии служения театру. Насколько это справедливо?
– Необязательно размахивать флагом, чтобы доказать свою преданность идеалам. То, что мы сейчас обсуждаем, лежит глубоко внутри каждого человека, который собрался стать актером, поступил и исполнил свою мечту. Он получил прививку гордости – принадлежность к Вахтанговской школе. А если ему повезло, и он проложил недолгий путь от института до Театра Вахтангова, то это просто блестяще.
– Ваша дочка Полина несколько лет назад окончила Щукинское училище и сейчас служит в Вахтанговском театре. Вы наблюдаете за ее работами?
– У нас негласная договоренность: я пока не вмешиваюсь в то, что происходит в ее профессиональной жизни. Она знает, что я очень строгий критик, а у нее и так предостаточно волнений при выпуске спектаклей, ее шаги на сцене еще очень свежи. Я уважаю ту дистанцию, которую она мне предложила. Это такая интересная волшебная палочка о двух концах. С одной стороны, ей хочется, чтобы я присутствовала чуть ли не на каждом спектакле. С другой – совсем не хочется. Нужно, чтобы прошло время. Тогда что-то изменится, и я смогу вам ответить на этот вопрос иначе.
– Вы сейчас работаете над новыми кинопроектами?
– Я оказалась в компании еще одного молодого режиссера, который по праву занимает свое место в режиссерском кресле. Это Рустам Ильясов. Мы только приступили, и у меня пока было не так много съемочных дней. Это будет социальная трагикомедия. Дело происходит в школе, где сталкиваются разные характеры, темпераменты, амбиции. Это та универсальная модель жизни, человеческих отношений, которая одинакова везде, где бы мы ни оказались – в школе, на заводе, в магазине, в семье. Это то, о чем писал еще Шекспир.
– Эта трагикомедия направлена преимущественно на молодежную аудиторию?
– Думаю, да. На молодых, которые ходят, уткнувшись в гаджеты. Если они увидят этот проект, то, я уверена, он их заинтересует. Там сценарий очень современно написан – все так, как происходит сейчас. У меня дочь учится в шестом классе, и я вижу, как это выглядит. Там и про победы, и про достоинство, и про совершенно чудовищные обстоятельства. Пусть молодые посмотрят. Где-то ужаснутся самим себе, где-то посмеются, потому что узнают происходящее – такое любимое, нелепое, родное. Кстати, на этой съемочной площадке есть любовь. В моей жизни были такие проекты, где я даже не сдержалась и вслух сказала: «Нет любви...» И меня как ледяной водой окатило. Я терпела этот дискомфорт, хотя вроде бы все шло, как надо. Хорошо, что я умею вокруг себя организовывать людей, отменять их эмоциональную холодность, усталость, дефицит улыбки, когда не поднимаются даже уголки рта. У меня в этом большой опыт. Могу любую очередь развеселить, особенно в этих грустных заведениях типа ЖЭКа и РЭУ. Умею сплотить людей, чтобы они ушли оттуда, не став чемпионами по ненависти к человечеству. А если там встретится какая-то забавная бабка, так мы вообще можем объединиться и создать свой театр.
– Ольга, последнее время у вас нет комедийных ролей – вы играете достаточно серьезных, сложных, неоднозначных женщин. Вам нравится такое изменение в вашем репертуаре?
– Очень нравится! Я не тоскую по комедийным ролям, их у меня было предостаточно. Мое чувство юмора всегда со мной, и умение видеть смешное и абсурдное тоже меня вряд ли когда-нибудь покинет. Так что, если комедия разрешает мне поставить ее на паузу, я с удовольствием этим пользуюсь.
– Чем вас привлекают драматические роли?
– В них больше подробностей. Если сравнивать это с кулинарией, то мне, как человеку, который очень любит готовить, не нужно часто обращаться к книге рецептов – я могу определить на глаз, сколько ингредиентов добавить, чтобы блины получились кружевными, а борщ ярким. Так и в драматических ролях – рецептура зависит только от твоих наблюдений, опыта, умения схватить ту деталь, которая насытит эту драму. Люди вокруг так щедры на демонстрацию своих эмоций! Они часто поддаются импульсу и раскрываются во всей своей красе. Я это вижу, даже не поворачивая головы в сторону происходящего. Моего периферийного зрения хватает, чтобы понять, что за ситуация происходит на расстоянии вытянутой руки от меня. И я бессовестно этим пользуюсь.
– Вы участвуете в обеих премьерах Театра Вахтангова, подготовленных к столетию. Одна из них – «Король Лир». Каково вам было погружаться в бутусовскую версию Реганы?
– Юрия Бутусова я отношу к категории режиссеров, похожих на стихию. Однажды в открытом море я попала в ночной шторм. Он обрушивался с грохотом на наш прекрасный паром. Ночь пути под абсолютно черным небом, с прострелами молний и зарниц, которые проникали тебе в сердце; звуки, которые заставляли тебя дрожать всем телом; непрекращающаяся пляска воды повсюду. Было понятно, что остается только одно – переждать и постараться себя обезопасить. Это природа так себя ведет. Она знает, зачем это делает. Так вот, режиссер Бутусов тоже знает, что и как он хочет сделать. Средства выражения его режиссерских мыслей равны способам выразительности, которые нужны нам как артистам. И белое окровавленное платье – это та выразительность, которая будет объяснять, насколько моя героиня близка к тому, чтобы окончательно потерять разум. Она не считается ни с кем вокруг. Она разбила вдребезги любовь к родителям и жаждет только одного – чтобы ее выделили в толпе. Она ищет внимания человека, который ее не достоин... Чтобы поставить такой спектакль, надо иметь смелость. Режиссер вообще должен быть бесстрашным.
– Актриса тоже должна быть бесстрашной, соглашаясь на предложения бесстрашного режиссера?– Да. Только при одном условии: если оба умны. Иначе бесстрашие превращается в разгул невероятного, все попирающего действа, которое перестает быть театром.
– Вы встречали режиссеров неумных?
– Да.
– Как складывались ваши отношения?
– Если я понимала, что как актриса могу помочь этому неумному, безвольному и обделенному фантазией человеку вывести спектакль на нужный уровень, то не говорила ему об этом – просто делала свое дело. Часто такие режиссеры были крайне довольны результатом. И я оставляла им возможность считать, что успех спектакля – это только их заслуга. Мне споры неинтересны.
Хуже неумных режиссеров могут быть только режиссеры-паразиты, которые оказались в профессии случайно и не утрудились обучиться ей. Они не обладают ни любопытством, ни прозорливостью, ни даже долей таланта, который позволяет занять режиссерское кресло. Но это немногочисленный отряд, слава богу. В основном я встречалась с людьми, с которыми путь от репетиции до премьеры спектакля был многотрудным, но очень интересным шествием. В этом смысле я жажду для себя еще большего.
– «Еще большего» – чего?
– Не знаю, смогу ли рассказать, какое наслаждение можно испытывать от репетиционного процесса. Когда вы начитываете текст, обсуждаете темы, которые затрагиваются в пьесе, делитесь опытом, узнаете друг друга... Это всегда трансляция любви, великодушия. Ты успеваешь соскучиться к следующему дню и идешь на репетицию с ощущением, что ты можешь все. Это потом приходят сомнения и дарят ощущение тупика.
– Художественный руководитель вашего курса, Алла Казанская, говорила, что если актер не сомневается в себе, то…
– То он дурак. Если ты прибыл на эту землю, то нужно всегда аккуратно, бережно относиться к тем, кто тебя окружает. А если на это не хватает сил (так бывает), то стоит задуматься, засомневаться. Одна моя кошка погибла, потому что какой-то человек по злобе прибавил скорость и сбил ее. Понимаете, он не сомневался, можно ли так сделать. А жаль… У моей кошки не было хвоста – издалека она была, наверное, похожа на зайчика. Этого глупого человека охватил кураж, он захотел поохотиться на зайца в черте города. Это тоже отсутствие сомнений. Сомнение, как процесс, предполагает размышления, притягивает твои опыты – эмоциональные, профессиональные, человеческие. Сомнение задерживает поднявшуюся руку, которая собралась ударить. Это очень хорошее чувство.
– Думаю, такая трактовка сомнения окажется для большинства непривычной. В основном люди под сомнением понимают скромность и неуверенность.
– Пожалуйста. Вооружайтесь скромностью, если вы семнадцатилетняя девушка. А нерешительностью – когда хотите сделать какое-то признание, но подозреваете, что оно может быть разрушительным для собеседника. Та же жизнь предлагает и другие понятия: уверенность, решимость. По-моему, каждый человек может научиться понимать, когда и что нужно употребить.
– Вы не считаете, что сыграли много ролей в кино, потому что только несколько из них были главными. В «Войне и мире» у Римаса Туминаса вы играете Ахросимову – это тоже неглавная роль. Как вы к ней относитесь?– Между кино и спектаклями, в которых я играю сейчас, колоссальная разница. И даже если моя роль в этом спектакле невелика, она мне очень дорога. Есть такое выражение – продукт избыточного качества. Это комплимент, который подчеркивает высочайший, недосягаемый для конкурентов уровень изделия. На репетициях я видела, как рождался спектакль «Война и мир». Мы все знаем, каким он получился. Это наш продукт избыточного качества! Со сцены льется лава чувств, которая сносит все ненужное на своем пути, пробивает твою душу, которая почему-то спит. Она напоминает о том, что есть вещи великие, незыблемые. Каждая секунда этого спектакля – это духовное образование. Мы помогаем людям вспомнить, что есть такая наука – про жизнь, про человека, про душу, про любовь.
– Как артисту следует преподносить эту науку современному зрителю?
– Прежде всего, искренне. Мои наблюдения не позволяют утверждать, что сейчас зритель удобный или неудобный. С началом спектакля я очень крепко беру его в объятия, чтобы поведать ту историю, которую он пришел увидеть. Наш зритель, я и мои партнеры по сцене заключаем союз на этот короткий вечер, отвечаем за настроение друг друга, за наполнение всех этажей, из которых состоит человеческая душа. А что касается так называемых «новых форм»... Они предполагают какой-то необыкновенный костюм, за которым ты прячешься, или какую-то провокацию, заставляющую тебя чувствовать что-то такое, чему ты определение не найдешь. Сейчас, на мой взгляд, это не очень полезно. Важнее простота и прозрачность мысли. Я именно сейчас очень нуждаюсь в этом, особенно от самой себя. Не нужно кривотолков, двойных смыслов, вариативности. Жизнь-то проста...
– В вашем репертуаре на сегодняшний день шесть спектаклей. Как вы готовитесь к каждому из них?
– Еще за день «до» вызываю в своей памяти те задачи, которые передо мной ставил режиссер на репетициях или обсуждениях. Хочу вспомнить про своего персонажа что-то такое, что мне особенно нравилось, думаю: «Все ли я про него разузнала? Может быть, какая-то лекция осталась мной не охвачена?» Осторожно ищу изображения своих героинь, потому что часто несовпадение тебя и того, как выглядит персонаж, может сбить с толку. Я хочу посмотреть на Настасью Дмитриевну Офросимову, которую Толстой назвал Марьей Ахросимовой. Знаю, что в Третьяковке висит ее портрет. Это одна из богатейших женщин своего времени с непростым характером, которую в свете называли «страшным драконом». У нее было четверо сыновей и дочь. Она выкрала (!) своего будущего мужа и сама повела его под венец. А тем, кто не одобрял ее методов, говорила: «У вас есть щеки, а у меня – руки». Я люблю о ней думать. Это удивительно просто. Мы никогда не пожмем друг другу руку, никогда не обнимемся. Но мы уже очень близкие люди, сколько бы веков назад ни жила моя героиня. Не знаю, счастье это или нет, что мы не можем оказаться с помощью машины времени в обстоятельствах, в которых пребывали наши герои. Когда я углубляюсь в детали каких-то их жизнеописаний, мне иногда становится страшно. И я восклицаю: «Как я рада, что живу сейчас!»
– Не так давно на экраны вышел сериал «Ваша честь», где вы предстали в достаточно неожиданном, на мой взгляд, амплуа женщины-следователя.
– Проект «Ваша честь» – это самый яркий пример моего человеческого и актерского везения. Я бы хотела, чтобы такие истории со мной случались как можно чаще. Встреча с режиссером Константином Статским и с моими партнерами Олегом Меньшиковым, Даниилом Воробьевым – это удача, которая, к сожалению, для меня не является обычной практикой. Я не из того эшелона артисток, кому присылают на почту «золотые» сценарии, обреченные на успех. Зато все остальные предложения – мои. Я знакомлюсь с ними, ищу какие-то ошибки, провалы, огрехи. Если они есть, я очень быстро пытаюсь понять, чем я могу помочь проекту и своему персонажу. Если все совсем безнадежно – отказываюсь.
– История о человеке, который каждым действием усугубляет свое положение, для современного российского зрителя прозвучит актуально?
– Конечно. Мы начали с вами разговор с Шекспира, с его смерти прошло 400 лет, а отношения людей не поменялись. Борьба добра со злом проходит по одному сценарию. Только вчера это одни детали, завтра – другие. В сериале «Ваша честь» мы попробовали рассказать про разных нас. То, что там происходит, больно, жестко, несправедливо, опасно, но мы видим это вокруг. Наш проект дает возможность увидеть, что бывает, когда ты вот так бросаешь вызов судьбе и принимаешь решения, которые не то что спорные, они чудовищные. Я считаю, что у сериала «Ваша честь» умно сделанный сценарий. А это большая наука. Кто-то более искушенный скажет: «Вот еще нашла науку! Я лучше открою книгу и почитаю». Да, пожалуйста, читайте. Но и кино смотрите, потому что, как бы вы ни протестовали, – это наука.
– Вы соглашаетесь на роли, которые вам неинтересны?– У меня никогда не было таких ролей. Любая роль – это визит. Вот к тебе постучалась какая-то героиня. «Здравствуйте, – говорю я, – давайте знакомиться. Что-то вы такая невзрачная? Давайте мы усугубим вашу серость, чтобы все рыдали, или, наоборот, так возрадуемся каким-то нелепостям и смешным деталькам, чтобы зрители сказали: мы любим таких, мы знаем таких.» В этот момент вы обе победили: ты и твой персонаж. А вообще я жду, когда ко мне в театр придет такая роль, которую принято называть звездной.
– Вы считаете, что у вас ее еще не было?
– Нет.
– Что это должна быть за роль?
– Мария Бабанова играла Джульетту много-много лет, даже когда уже не была юной девушкой. Сара Бернар играла свои последние роли тоже уже будучи в возрасте. Вот примеры звездных ролей. В нашем театре есть актрисы, на которых я равняюсь, потому что они всегда пребывают в той точке, которая взрывается для них салютом звездной роли. Это Максакова, это Борисова, это Аронова, это те актрисы, кто превратил Театр Вахтангова в царство, полное женственности, ума, силы женского актерского существования, знаменитых голосов, истории театрального искусства. Вы можете меня заподозрить в том, что я жажду какого-то особенного успеха. Знаете, да, я была бы не против познакомиться с тем, что такое грандиозный успех. И готова его разделить со многими. Меня же не потеряет мир, если я испытаю такие внутренние потрясения успехом, правда? Пусть уже примчатся три богатыря и скажут: «Ольга Васильевна, ну что, 5:0 в вашу пользу. Давайте уже начнем подготавливаться к успеху!» «Пора, – скажу я, – начали!»
– Вы упомянули Максакову и Борисову. На Вахтанговскую сцену вы также выходили вместе с Лановым и Этушем. Сегодня в спектаклях партнерствуете с молодыми актерами. Если сравнивать эти поколения артистов, что меняется?
– Ничего. Я вынесла из опыта общения со своими старшими коллегами, моими учителями то, о чем мы много говорим сегодня, – любовь. Нелюбовь я тоже тонко чувствую и иногда двигаюсь другими коридорами, чтобы с ней не столкнуться – она меня печалит. Так вот, любовь номер один – это любовь к профессии. Ее всегда транслировали Василий Семенович Лановой, Владимир Абрамович Этуш, Алла Александровна Казанская. С помощью этой огромной движущей силы и интереса рождаются спектакли. По тропам, где мы вместе бродили с Лановым, с Этушем, с Казанской, сейчас я продолжаю идти с Максаковой, с Рутберг, с Ароновой, с Дубровской, с Добронравовым, с Макаровым, с Ильиным. Это все очень хорошие путешествия. Я из них выхожу чуть богаче, чем накануне. Поэтому, когда беру под руку своего молодого талантливого коллегу, наш маршрут построен. Если договоримся, что хотим свернуть в какое-то более интересное место, то мы это сделаем. Если там опасно, то мы друг друга спасем и вернемся на наши тропы. Я так, по крайней мере, думаю и делаю.
– Молодых артистов часто упрекают в отсутствии высокой миссии служения театру. Насколько это справедливо?
– Необязательно размахивать флагом, чтобы доказать свою преданность идеалам. То, что мы сейчас обсуждаем, лежит глубоко внутри каждого человека, который собрался стать актером, поступил и исполнил свою мечту. Он получил прививку гордости – принадлежность к Вахтанговской школе. А если ему повезло, и он проложил недолгий путь от института до Театра Вахтангова, то это просто блестяще.
– Ваша дочка Полина несколько лет назад окончила Щукинское училище и сейчас служит в Вахтанговском театре. Вы наблюдаете за ее работами?
– У нас негласная договоренность: я пока не вмешиваюсь в то, что происходит в ее профессиональной жизни. Она знает, что я очень строгий критик, а у нее и так предостаточно волнений при выпуске спектаклей, ее шаги на сцене еще очень свежи. Я уважаю ту дистанцию, которую она мне предложила. Это такая интересная волшебная палочка о двух концах. С одной стороны, ей хочется, чтобы я присутствовала чуть ли не на каждом спектакле. С другой – совсем не хочется. Нужно, чтобы прошло время. Тогда что-то изменится, и я смогу вам ответить на этот вопрос иначе.
– Вы сейчас работаете над новыми кинопроектами?– Я оказалась в компании еще одного молодого режиссера, который по праву занимает свое место в режиссерском кресле. Это Рустам Ильясов. Мы только приступили, и у меня пока было не так много съемочных дней. Это будет социальная трагикомедия. Дело происходит в школе, где сталкиваются разные характеры, темпераменты, амбиции. Это та универсальная модель жизни, человеческих отношений, которая одинакова везде, где бы мы ни оказались – в школе, на заводе, в магазине, в семье. Это то, о чем писал еще Шекспир.
– Эта трагикомедия направлена преимущественно на молодежную аудиторию?
– Думаю, да. На молодых, которые ходят, уткнувшись в гаджеты. Если они увидят этот проект, то, я уверена, он их заинтересует. Там сценарий очень современно написан – все так, как происходит сейчас. У меня дочь учится в шестом классе, и я вижу, как это выглядит. Там и про победы, и про достоинство, и про совершенно чудовищные обстоятельства. Пусть молодые посмотрят. Где-то ужаснутся самим себе, где-то посмеются, потому что узнают происходящее – такое любимое, нелепое, родное. Кстати, на этой съемочной площадке есть любовь. В моей жизни были такие проекты, где я даже не сдержалась и вслух сказала: «Нет любви...» И меня как ледяной водой окатило. Я терпела этот дискомфорт, хотя вроде бы все шло, как надо. Хорошо, что я умею вокруг себя организовывать людей, отменять их эмоциональную холодность, усталость, дефицит улыбки, когда не поднимаются даже уголки рта. У меня в этом большой опыт. Могу любую очередь развеселить, особенно в этих грустных заведениях типа ЖЭКа и РЭУ. Умею сплотить людей, чтобы они ушли оттуда, не став чемпионами по ненависти к человечеству. А если там встретится какая-то забавная бабка, так мы вообще можем объединиться и создать свой театр.
