Чеховский фестиваль открылся спектаклем «Рауль» и сумасшедшими овациями Джеймсу Терье. Внуку Чарли Чаплина аплодировали стоя. А он «пролетел» по сцене, как майский жук, и одним движением руки поставил зал «на паузу». Все разом стихли, решив, что Терье просит слова. Но он, как ни в чем не бывало, метнулся за кулисы – и снова пробил на смех. А смеяться за полтора часа приходилось не раз, как и замирать, когда Терье взмывал под колосники или карабкался на частокол из металлических труб.
Металлоконструкция, похожая на неприступную крепость – первое, что видят зрители, когда расступаются огромные корабельные паруса и подкошенные мачты. Это происходит на раз-два, как только Джеймс Терье – босой пообтрепавшийся путник – подбегает к сцене. Под его бешеным натиском рушится пара стен – и открывается крошечная комнатка со старым граммофоном и человеком в кресле, тихим, почти неподвижным и безобидным, как улитка. Путешественник колотит по голове отшельника. В потасовке они меняются местами. Джеймс Тьере или его двойник? Рауль или его второе «я»? Кто из них в итоге исчезает, а кто по-детски прячется за шторой, и гадать не стоит. На сцене остается бесконечно одинокий человек, едва ли не последний на Земле. По крайней мере, на пятачке, где он «окопался», нет никого, кроме его собственных отражений и оживших фантазий.
Эти фантомы приходят без спросу. То наведывается причудливая рыба с габаритами моржа. Заползает на ковер и напоминает, что пора бы ее покормить. То вдруг выплывает кисейная танцующая медуза, раза в два больше Терье. Она пружинит, и он подпрыгивает вместе с ней, совсем как ребенок. Эти глубоководные создания, похоже, обитают во внутренних глубинах героя-одиночки, а он, судя по всему, ушел в себя слишком глубоко. И все 90 минут пробует «подняться со дна» – освободиться от одиночества, преодолеть самого себя и 10000 лье сомнений. «Смогу!», – под этим девизом Рауль ломает свое защитное укрепление. Оно поддается не сразу и выходит из под контроля. Стены устрашающе дрожат, заставляя Рауля вибрировать всем телом. Граммофон играет, когда ему вздумается. А приемник вообще издевается над хозяином. Чтобы поймать радиоволну, надо встать в нужном месте и не дергаться. Шаг в сторону – и раздается адский треск. Шаг назад – и звучит ангельский голос.
Со своим телом Раулю так же сложно совладать, как с домом. Ноги сами несут галопом, руки отказываются подпирать голову. Устраиваясь в кресле, Терье пытается принять множество поз, но все они тут же распадаются. Закинуть ногу на ногу не удается даже с десятой попытки. Он как будто сам себе не принадлежит. Кажется, что кто-то дергает его за тысячи невидимых нитей. Но наивно-бесстрашный Рауль не сдается. Пытается синхронизировать движения и хотя бы на пару секунд прийти в состояние покоя. Эксцентрическая пластика комика, унаследованная Джеймсом Терье от деда, вдруг приобретает плавность. В ней сохраняется беспокойство, но это уже, скорее, подвижность воды. Тело вибрирует, струится – и продолжает двигаться по самым причудливым траекториям. Без остановки.
Терье сбавит темп, когда в его руках заиграет, точнее заговорит, скрипка. Она гармонизирует его жесты, успокоит тело – и выключит, наконец, громкую музыку, которая гудела, как паровоз, даже когда Терье закрывал уши. Вместе со скрипкой зазвучит еще одна тема – поиск внутренней гармонии. А за ней подтянется и поиск языка, способов коммуникации. За спектакль Терье произнесет всего одно слово: «Рауль!», – и то не своим, отчужденным голосом. Но музыка поможет ему заговорить. Заиграет, как только он откроет рот. Человек со струнами вместо голосовых связок – это красноречиво и убедительно. С первых нот его поняла не только ручная рыба, но и весь зрительный зал.
Впрочем, чтобы «дирижировать» залом, слова не нужны. Джеймс Терье затевает увлекательную игру с нашим воображением – и выпускает на сцену самые неожиданные образы, от металлической птицы до тряпичного слона. Эта детская мечта придет, чтобы подбодрить Рауля и предложит свой бок в качестве подушки. Самый дружелюбный персонаж «бестиария» – тоже в каком-то смысле Рауль. Как и дом, от которого останутся только внутренности – жалкий ворох красного тряпья. Спектакль Терье – и про саморазрушение, про разламывание до основания себя прежнего. Итогом этой «деконструкции» становится то ли обретение себя в новом качестве, то ли высвобождение души. К финалу на сцене станет темно, как на дне мирового океана. И Рауль с фонариком во лбу будет парить в пространстве, словно в толще воды. Этот «полет» в пустоте завершится раскручиванием на центрифуге и запуском наверх – к другому Раулю, к другим горизонтам познания себя и своих возможностей.
«Новый цирк», с которым Чеховский фестиваль знакомит далеко не в первый раз, Джеймс Терье создает как поэт. Через спектакль он тянет лирическую интонацию, хотя работает больше как мим и акробат, придумывая множество трюков – от миниатюрных до масштабных, от занимательных до завораживающих. Эта серия придумок не просто рассыпается по сцене, а выстраивается в историю маленького человека и его больших неподконтрольных фантазий. Определить поединок Рауля с самим собой можно по-разному, но все определения в итоге стянутся к магии театра. Джеймс Терье превращает сцену в полигон для испытания театральных и собственных иллюзий. Он создает и разрушает их одновременно, не пытаясь выдать себя за мага и предлагая относиться ко всему с иронией, в том числе к полетам в компании «майского жука».
Металлоконструкция, похожая на неприступную крепость – первое, что видят зрители, когда расступаются огромные корабельные паруса и подкошенные мачты. Это происходит на раз-два, как только Джеймс Терье – босой пообтрепавшийся путник – подбегает к сцене. Под его бешеным натиском рушится пара стен – и открывается крошечная комнатка со старым граммофоном и человеком в кресле, тихим, почти неподвижным и безобидным, как улитка. Путешественник колотит по голове отшельника. В потасовке они меняются местами. Джеймс Тьере или его двойник? Рауль или его второе «я»? Кто из них в итоге исчезает, а кто по-детски прячется за шторой, и гадать не стоит. На сцене остается бесконечно одинокий человек, едва ли не последний на Земле. По крайней мере, на пятачке, где он «окопался», нет никого, кроме его собственных отражений и оживших фантазий.
Эти фантомы приходят без спросу. То наведывается причудливая рыба с габаритами моржа. Заползает на ковер и напоминает, что пора бы ее покормить. То вдруг выплывает кисейная танцующая медуза, раза в два больше Терье. Она пружинит, и он подпрыгивает вместе с ней, совсем как ребенок. Эти глубоководные создания, похоже, обитают во внутренних глубинах героя-одиночки, а он, судя по всему, ушел в себя слишком глубоко. И все 90 минут пробует «подняться со дна» – освободиться от одиночества, преодолеть самого себя и 10000 лье сомнений. «Смогу!», – под этим девизом Рауль ломает свое защитное укрепление. Оно поддается не сразу и выходит из под контроля. Стены устрашающе дрожат, заставляя Рауля вибрировать всем телом. Граммофон играет, когда ему вздумается. А приемник вообще издевается над хозяином. Чтобы поймать радиоволну, надо встать в нужном месте и не дергаться. Шаг в сторону – и раздается адский треск. Шаг назад – и звучит ангельский голос.Со своим телом Раулю так же сложно совладать, как с домом. Ноги сами несут галопом, руки отказываются подпирать голову. Устраиваясь в кресле, Терье пытается принять множество поз, но все они тут же распадаются. Закинуть ногу на ногу не удается даже с десятой попытки. Он как будто сам себе не принадлежит. Кажется, что кто-то дергает его за тысячи невидимых нитей. Но наивно-бесстрашный Рауль не сдается. Пытается синхронизировать движения и хотя бы на пару секунд прийти в состояние покоя. Эксцентрическая пластика комика, унаследованная Джеймсом Терье от деда, вдруг приобретает плавность. В ней сохраняется беспокойство, но это уже, скорее, подвижность воды. Тело вибрирует, струится – и продолжает двигаться по самым причудливым траекториям. Без остановки.
Терье сбавит темп, когда в его руках заиграет, точнее заговорит, скрипка. Она гармонизирует его жесты, успокоит тело – и выключит, наконец, громкую музыку, которая гудела, как паровоз, даже когда Терье закрывал уши. Вместе со скрипкой зазвучит еще одна тема – поиск внутренней гармонии. А за ней подтянется и поиск языка, способов коммуникации. За спектакль Терье произнесет всего одно слово: «Рауль!», – и то не своим, отчужденным голосом. Но музыка поможет ему заговорить. Заиграет, как только он откроет рот. Человек со струнами вместо голосовых связок – это красноречиво и убедительно. С первых нот его поняла не только ручная рыба, но и весь зрительный зал.Впрочем, чтобы «дирижировать» залом, слова не нужны. Джеймс Терье затевает увлекательную игру с нашим воображением – и выпускает на сцену самые неожиданные образы, от металлической птицы до тряпичного слона. Эта детская мечта придет, чтобы подбодрить Рауля и предложит свой бок в качестве подушки. Самый дружелюбный персонаж «бестиария» – тоже в каком-то смысле Рауль. Как и дом, от которого останутся только внутренности – жалкий ворох красного тряпья. Спектакль Терье – и про саморазрушение, про разламывание до основания себя прежнего. Итогом этой «деконструкции» становится то ли обретение себя в новом качестве, то ли высвобождение души. К финалу на сцене станет темно, как на дне мирового океана. И Рауль с фонариком во лбу будет парить в пространстве, словно в толще воды. Этот «полет» в пустоте завершится раскручиванием на центрифуге и запуском наверх – к другому Раулю, к другим горизонтам познания себя и своих возможностей.
«Новый цирк», с которым Чеховский фестиваль знакомит далеко не в первый раз, Джеймс Терье создает как поэт. Через спектакль он тянет лирическую интонацию, хотя работает больше как мим и акробат, придумывая множество трюков – от миниатюрных до масштабных, от занимательных до завораживающих. Эта серия придумок не просто рассыпается по сцене, а выстраивается в историю маленького человека и его больших неподконтрольных фантазий. Определить поединок Рауля с самим собой можно по-разному, но все определения в итоге стянутся к магии театра. Джеймс Терье превращает сцену в полигон для испытания театральных и собственных иллюзий. Он создает и разрушает их одновременно, не пытаясь выдать себя за мага и предлагая относиться ко всему с иронией, в том числе к полетам в компании «майского жука».
