«Театрал» продолжает рубрику, гостями которой являются известные теле- и радиоведущие, наши коллеги, которые занимаются театральной журналистикой. На этот раз наш гость Марина Тимашева – театральный критик, кандидат искусствоведения, сотрудник ГИИ искусствознания. С 1991 года работала на радио «Свобода», с 1996 года до сентября 2012 года – обозреватель этой радиостанции, автор и ведущая программы «Российский час. Поверх барьеров».
– Марина, радио, как известно, помогает представить прежде всего позицию собеседника. А место для вашей собственной точки зрения находится?
– Любой формат предполагает предъявление собственной позиции. Даже самый что ни на есть информационно-новостной. В подборе новостей, сюжетов, собеседников всегда отражена точка зрения того, кто подбирал. Если убийство трех человек в США важнее, чем убийство такими же террористами сотни мирных людей в Сирии, то дальше можно сколько угодно рассуждать о том, как цена человеческой жизни не зависит от национальности.
Считается, что в Москве примерно 160 театров; точное число зависит от того, что понимать под словом «театр» (формальный статус не всегда соответствует реальному содержанию). Но только малая часть этих храмов Мельпомены регулярно поставляет «новости культуры» для центральных СМИ. О провинциальных труппах уже и не говорю. Спрашивается, почему любое событие в жизни, например, режиссера С. из центра Г. важнее, чем новая постановка режиссера К. в маленьком городе М.? Потому что этот неизвестный режиссер хуже? Но почему вы решили, что он хуже? Или потому, что он не вхож в президентскую администрацию?
Неявные способы воздействия на аудиторию, задрапированные формальной беспристрастностью, – я ничуть не агитирую, просто информирую – избавляют от необходимости обосновывать то, что ты несешь в народ.
Предпочитаю другой, более честный подход. У меня есть позиции, профессиональные и человеческие. Поскольку в них не просматривается ничего такого, чего следовало бы стесняться и скрывать от публики, я их время от времени достаточно откровенно формулирую. Кто слушал мои передачи, не даст соврать. И именно с этих позиций рассматриваю то, что происходит сегодня в театре, рекомендую людям посетить ту или иную постановку, приглашаю собеседников в эфир. Мотивы выбора я всегда готова объяснить по существу.
Естественно, режиссеры, актеры, художники – живые творческие люди, у каждого есть собственное мнение, в чем-то совпадающее с моим, в чем-то – отличное. Все это должно быть представлено не только в рассуждениях, но и в образах: настолько, насколько радиоэфир позволяет передать атмосферу спектакля через фрагменты, записанные в зале на магнитофон. Преимущество радиорецензии (и радиодискуссии) – именно в живом звуке, который доносит до слушателя много такого, что теряется при расшифровке.
– Вам кажется важным представить то или иное театральное событие в качестве факта искусства или попытаться вписать его в общественно-политическую ситуацию?
– Не мне принадлежит чеканная формулировка «театр для людей» (см. книгу Джорджо Стрелера с таким названием). Искусство, так же как экономика, наука, юриспруденция и вообще всякое творение рук и мозгов человеческих, существует для блага людей. В этом смысле в «общественную ситуацию» изначально вписан любой приличный спектакль. Как, впрочем, и неприличный. Ведь «срубить бабла» или поставить галочку в отчете – тоже социальный мотив. Просто он находится за рамками искусства.
С политикой вопрос отдельный. В моей программе «Российский час. Поверх барьеров» неоднократно обсуждалась тема политического искусства, и, признаюсь, мы так и не пришли к определенному выводу: с чем это едят, существует ли оно сегодня в России и нужно ли кому-нибудь кроме самих производителей? У нас в последнее время много спекуляций на «политическом», «левом» и даже «революционном» искусстве. Занимаются этим, как правило, люди образцово благополучные, у них прекрасные отношения с начальством, а вот художественные результаты куда менее убедительны. Проблема в том, что политика – очень специфический, поверхностный слой общественной жизни. Сам ее язык не подходит людям искусства. Ведь оно призвано отражать действительность в художественных образах, а не в лозунгах. И зрителю нет никакого смысла тратить деньги на билет, если он может бесплатно сходить на митинг или полаяться в соцсетях. Конечно, мы знаем произведения, которые создавались как политические, но явно переросли свою злободневность: комедии Аристофана, «Марсельеза», «Страх и отчаяние в Третьей империи». Но это редкие и не очень характерные исторические примеры. Наверное, для создания таких песен (и пьес) нужен не только особый склад характера, но и особая ситуация в обществе. Сомневаюсь, что в современной России она такова.
– Вам интереснее общаться с гостями-единомышленниками или попытаться понять иную позицию?
– «Дивный новый мир» по Олдосу Хаксли еще не достроен. В нашем разнообразии залог того, что эволюция (культурная и биологическая) будет продолжаться. И друг другу мы интересны именно тем, чем отличаемся. Вроде бы хорошая радиопередача должна строиться по тем же законам драматургии, что и спектакль, – как столкновение мнений и характеров. Но на сцене конфликт может разрешаться через «вжик, вжик, вжик, уноси готовенького». В студии мы, слава богу, такой возможности лишены. Не только поливание оппонента соком, но даже словесные оскорбления в культурной программе нежелательны. Она от этого становится некультурной. Следовательно, при всех разногласиях по конкретным вопросам мы должны иметь общие базовые ценности и говорить на одном языке. В моей радиопрограмме появлялись мастера самых разных жанров: опера, цирк, рок, церковная музыка, но никогда не было представителей эстрадной попсы и шоу-бизнеса. Почему? Мне с ними просто не о чем разговаривать.
– В каком состоянии находится современная театральная критика? В чем ее миссия, на ваш взгляд?
– Из всех театральных цехов в наихудшем состоянии находится критика. Я еще застала тот ужасный тоталитаризм, при котором критик был фактически театроведом, занимающимся современным театром: командировки по линии ВТО, устные обсуждения спектаклей, профессиональные журналы, свободно продававшиеся в киосках у метро и платившие реальные гонорары (большая статья равнялась месячной зарплате). Сегодня критик, как правило, просто театральный журналист. На фоне такого измельчания резко усиливается один из кланов, сформированный вообще не на профессиональной, а на идеологической основе. Сторонники этой идеологии прибирают к рукам не только информирование, но также гастрольно-фестивальную политику и, что самое страшное, образование. Они раздувают пузыри из дилетантизма разных сортов, действуют по образу и подобию вышеупомянутого шоу-бизнеса. Если театр до сих пор не превратился во флигель галереи Марата Гельмана, то только благодаря актерам, которым в «инсталляциях» нечего будет играть.
– Любой формат предполагает предъявление собственной позиции. Даже самый что ни на есть информационно-новостной. В подборе новостей, сюжетов, собеседников всегда отражена точка зрения того, кто подбирал. Если убийство трех человек в США важнее, чем убийство такими же террористами сотни мирных людей в Сирии, то дальше можно сколько угодно рассуждать о том, как цена человеческой жизни не зависит от национальности.
Считается, что в Москве примерно 160 театров; точное число зависит от того, что понимать под словом «театр» (формальный статус не всегда соответствует реальному содержанию). Но только малая часть этих храмов Мельпомены регулярно поставляет «новости культуры» для центральных СМИ. О провинциальных труппах уже и не говорю. Спрашивается, почему любое событие в жизни, например, режиссера С. из центра Г. важнее, чем новая постановка режиссера К. в маленьком городе М.? Потому что этот неизвестный режиссер хуже? Но почему вы решили, что он хуже? Или потому, что он не вхож в президентскую администрацию?
Неявные способы воздействия на аудиторию, задрапированные формальной беспристрастностью, – я ничуть не агитирую, просто информирую – избавляют от необходимости обосновывать то, что ты несешь в народ.
Предпочитаю другой, более честный подход. У меня есть позиции, профессиональные и человеческие. Поскольку в них не просматривается ничего такого, чего следовало бы стесняться и скрывать от публики, я их время от времени достаточно откровенно формулирую. Кто слушал мои передачи, не даст соврать. И именно с этих позиций рассматриваю то, что происходит сегодня в театре, рекомендую людям посетить ту или иную постановку, приглашаю собеседников в эфир. Мотивы выбора я всегда готова объяснить по существу.
Естественно, режиссеры, актеры, художники – живые творческие люди, у каждого есть собственное мнение, в чем-то совпадающее с моим, в чем-то – отличное. Все это должно быть представлено не только в рассуждениях, но и в образах: настолько, насколько радиоэфир позволяет передать атмосферу спектакля через фрагменты, записанные в зале на магнитофон. Преимущество радиорецензии (и радиодискуссии) – именно в живом звуке, который доносит до слушателя много такого, что теряется при расшифровке.
– Вам кажется важным представить то или иное театральное событие в качестве факта искусства или попытаться вписать его в общественно-политическую ситуацию?– Не мне принадлежит чеканная формулировка «театр для людей» (см. книгу Джорджо Стрелера с таким названием). Искусство, так же как экономика, наука, юриспруденция и вообще всякое творение рук и мозгов человеческих, существует для блага людей. В этом смысле в «общественную ситуацию» изначально вписан любой приличный спектакль. Как, впрочем, и неприличный. Ведь «срубить бабла» или поставить галочку в отчете – тоже социальный мотив. Просто он находится за рамками искусства.
С политикой вопрос отдельный. В моей программе «Российский час. Поверх барьеров» неоднократно обсуждалась тема политического искусства, и, признаюсь, мы так и не пришли к определенному выводу: с чем это едят, существует ли оно сегодня в России и нужно ли кому-нибудь кроме самих производителей? У нас в последнее время много спекуляций на «политическом», «левом» и даже «революционном» искусстве. Занимаются этим, как правило, люди образцово благополучные, у них прекрасные отношения с начальством, а вот художественные результаты куда менее убедительны. Проблема в том, что политика – очень специфический, поверхностный слой общественной жизни. Сам ее язык не подходит людям искусства. Ведь оно призвано отражать действительность в художественных образах, а не в лозунгах. И зрителю нет никакого смысла тратить деньги на билет, если он может бесплатно сходить на митинг или полаяться в соцсетях. Конечно, мы знаем произведения, которые создавались как политические, но явно переросли свою злободневность: комедии Аристофана, «Марсельеза», «Страх и отчаяние в Третьей империи». Но это редкие и не очень характерные исторические примеры. Наверное, для создания таких песен (и пьес) нужен не только особый склад характера, но и особая ситуация в обществе. Сомневаюсь, что в современной России она такова.
– Вам интереснее общаться с гостями-единомышленниками или попытаться понять иную позицию?
– «Дивный новый мир» по Олдосу Хаксли еще не достроен. В нашем разнообразии залог того, что эволюция (культурная и биологическая) будет продолжаться. И друг другу мы интересны именно тем, чем отличаемся. Вроде бы хорошая радиопередача должна строиться по тем же законам драматургии, что и спектакль, – как столкновение мнений и характеров. Но на сцене конфликт может разрешаться через «вжик, вжик, вжик, уноси готовенького». В студии мы, слава богу, такой возможности лишены. Не только поливание оппонента соком, но даже словесные оскорбления в культурной программе нежелательны. Она от этого становится некультурной. Следовательно, при всех разногласиях по конкретным вопросам мы должны иметь общие базовые ценности и говорить на одном языке. В моей радиопрограмме появлялись мастера самых разных жанров: опера, цирк, рок, церковная музыка, но никогда не было представителей эстрадной попсы и шоу-бизнеса. Почему? Мне с ними просто не о чем разговаривать.
– В каком состоянии находится современная театральная критика? В чем ее миссия, на ваш взгляд?
– Из всех театральных цехов в наихудшем состоянии находится критика. Я еще застала тот ужасный тоталитаризм, при котором критик был фактически театроведом, занимающимся современным театром: командировки по линии ВТО, устные обсуждения спектаклей, профессиональные журналы, свободно продававшиеся в киосках у метро и платившие реальные гонорары (большая статья равнялась месячной зарплате). Сегодня критик, как правило, просто театральный журналист. На фоне такого измельчания резко усиливается один из кланов, сформированный вообще не на профессиональной, а на идеологической основе. Сторонники этой идеологии прибирают к рукам не только информирование, но также гастрольно-фестивальную политику и, что самое страшное, образование. Они раздувают пузыри из дилетантизма разных сортов, действуют по образу и подобию вышеупомянутого шоу-бизнеса. Если театр до сих пор не превратился во флигель галереи Марата Гельмана, то только благодаря актерам, которым в «инсталляциях» нечего будет играть.
