Шекспир сказал, что весь мир – театр, а люди в нем – актеры. Но, во-первых, кому он это сказал – никто уже не помнит. А во-вторых, у Шекспира были и почище афоризмы, но фраза залезла к нам в душу, и теперь, как попугаи, повторяем. Но дело не в этом. Просто Шекспир не дожил до рождения Юлия КИМА, тогда бы он сказал несколько иначе: «Весь мир – театр, а человек театра – Юлий Ким».
Он абсолютный человек театра, поскольку совмещает в себе все атрибуты этого вида искусства. Он и артист, и музыкант, и поэт, и прозаик, и драматург и так далее. Я говорю это не просто так, а потому, что последние 55 лет (нет, «последние» – нехорошо), предыдущие 55 лет я с ним связан очень кровно человечески и творчески, и профессионально. Началось это очень давно – в Театре сатиры. Светлой памяти Валентина Плучека (кстати, он при всей сложности своего характера давал работать молодым и пробовать): мы вместе с Юликом делали фонвизинского «Недоросля». Это был такой хулиганский милейший спектакль, для которого Юлик вместе с замечательным композитором Николаевым написали номеров двадцать.
От Фонвизина оставался условный сюжет, и где-то после пятого показа Валентина Плучека, а заодно и меня, вызвали, разумеется, в главк. Замначальника отдела театров был в ту пору Миша Шкодин (солидный мужик с бархатным тембром, мой соученик по училищу, который не прижился в актерской профессии). При нашем появлении он мне шепнул: «Только без «Миши». Он боялся, что я при всех назову его Мишей, а это мне по рангу не положено. Он – большой начальник, а я – мелкий клоун. Во время обсуждения Шкодин сказал сакраментальную фразу: «Издеваться над Фонвизиным я вам не позволю!» Он обиделся за своего дружбана Фонвизина, и постановку закрыли.
Впрочем, с Юликом мы сотрудничали и раньше. В 1968 году в Театре на Малой Бронной Петя Фоменко ставил шекспировский спектакль «Как вам это понравится» – очень веселый, где тоже было достаточное количество музыкальных номеров. Я играл Жака-меланхолика: в углу сидел с гитарой – пел его зонги. И так всю жизнь вместе-вместе вплоть до того, что когда наступали критические моменты, он возникал как палочка-выручалочка.
Чтобы далеко не ходить за примерами – не так давно Театр сатиры отмечал очередной свой юбилей, и я по нахалке думал поставить нечто мольерообразное. Взял «Мещанина во дворянстве», взял булгаковские инсценировки и стал с Федей Добронравовым сочинять для него роль Журдена. В какой-то момент понял, что ничего у меня не получается, махнул рукой на этих булкаковых и мольеров и решил, что я сам напишу. Написал, текст отлежался – я перечитал, ужаснулся и в конце концов бросился к Володе Дашкевичу и Юлику (потому что это тандем на все времена), и они меня, в общем, спасли – написали несколько замечательных номеров, которые ребята исполняли, и Федор Добронравов в том числе.
Потом я их пригласил на прогон, и опять счастья не было. И тогда Юлька мне сказал: – Это не годится. Надо, чтобы Добронравов был не Журден и артист, как у тебя, а он был бы клоун. Если перед нами цирковая история, то тогда всё станет на место. Мы за это ухватились: напялили красный нос на лицо Добронравова, всем сделали клоунский грим, и сразу это ожило.
А если говорить серьезно: что такое Юлий Ким? Он бесшабашно цельный человек. В этом залог его долголетия и хорошего настроения. Он не мучается от необходимости борьбы. Ему не с кем бороться… Надо иметь врагов, на это нужно время, а он – над схваткой и при этом настолько цельный в своем мировоззрении, что исхитрился создать свой цельный честный мир, в который он никого не пускает при всей своей милоте, обаянии и внешней мягкости. Не размазывает реакцию на эмоцию, на гнев, на непримиримость и т.д.
Дружба с ним пронеслась через всю жизнь, и поэтому примеров масса. И когда он был Ю. Михайловым и не мог открыть рот, как Ким, но все равно улыбался, и когда он где-то в капустниках между строк под гитару умудрялся сказать о наболевшем, – это воспринималось как голос справедливости, прорвавшийся из какого-то нездешнего мира. Интересно еще и то, что Юлик работал с очень многими соавторами и замечательными композиторами. Но все равно, когда он сам бренчит свое «незамысловато-простенькое», это все равно милее, чем самая сложная музыка, как ни странно.
Он преданный друг (хотя очень выборочно и брезгливо относится к случайным человеческим приобретениям) и живет на две страны – Израиль и Россию. И довольно дифференцированно мотается туда-сюда. Буквально на днях он мне позвонил из аэропорта (улетал в Тель-Авив, ждал прохождения таможенно-паспортного контроля, что обычно занимает полжизни, и от безысходности купил там книжку мою «Опережая некролог»). Сидя в очереди, раздеваясь-одеваясь, он ее пролистал и в гневе набрал меня (поскольку при всей своей мягкости Юлик человек тщеславный)… А у меня там есть кусочек об одном шутливом соревновании – кто лучше придумает рифму на «Ширвиндт». И победил Фазиль Искандер, которому принадлежат такие строки: «Грядущей жизни ширь видна нам после водки Ширвиндта». Юлик сказал:
– Да, да, про это можно было бы сказать «хорошо», но ничего подобного, потому что я придумал лучше. И прочитал:
Скорей Нетребко зафальшивит,
Скорей Есенин заплешивет,
Скорей начальник запаршивет,
Всё время стоя на посту,
Чем Александр Анатольич Ширвиндт Свою утратит красоту.
Он считает, что по совокупности «зафальшивит», «заплешивит» и «запаршивит» гораздо лучшая рифма к Ширвиндту, чем «жизни ширь». И улетел в Тель-Авив. Хотя какое отношение он имеет к Тель-Авиву, еще большой вопрос. Это, все равно что мне сейчас попросить гражданство в Корее.
Ему 85 лет, и мы, всё старье, оставшееся в живых, с безумием внимательно смотрим друг на друга и на себя, все время мечтаем выглядеть на полтора года младше, чем на самом деле. Это такой страшный старческий инфантилизм. А вот Юлик всю жизнь выглядит на 42 года. Он, когда мы были двадцатилетние, был 42-летним, и сейчас ему 85 – на вид ему 42. Отличный пример того, что он цельный, молодой и прекрасный.
И закончу куплетом Юлика, который он написал для нашего Журдена:
Я вращаться хочу в высшем обществе,
Я забросить хочу все дела,
Получать хочу высшие почести –
Ленты, звания, ордена…
Чтоб толпа была вся огорожена,
Ну, конечно, при виде меня!
Чтобы кланялись все, как положено,
Как пока еще кланяюсь я.
