Окончание театрального сезона ознаменовано каскадом громких «кадровых премьер» в столичных учреждениях. Политика слияния театральных коллективов, не оправдавшая себя, сменилась неожиданными кадровыми перестановками. Наибольшее внимание заслуживают «режиссерские назначения»: Дмитрия Астрахана в Московский театр «Школа современной пьесы», Антона Яковлева в Московский драматический театр им. Гоголя и, наконец, Алексея Франдетти в «Ленком Марка Захарова». Астрахан и Франдетти знакомы широкому зрителю и по кинематографу, и по ярким театральным, в том числе музыкальным, проектам. Антон Яковлев, один из наиболее успешных столичных режиссеров, предпочитающий работать с классической драматургией. При этом он не считает себя консерватором и собирается прокладывать свои пути построения современного театра на месте закрытого ныне «Гоголь-центра». Об этом мы и поговорили с режиссёром после очередной репетиции, накануне премьеры спектакля «Последний поезд» в театре «Ленком Марка Захарова».
– Антон Юрьевич, театров в вашей жизни было немало. В большинстве своем – это значимые столичные коллективы: Малый, МХАТ, Вахтанговский, На Бронной, Сатиры, РАМТ. В некоторых вы ставили спектакли не раз. В «Ленкоме» – дебют. Какие ощущения? В чем основные отличия? Как вам здесь работается?
– В принципе у каждого театра, если это хороший театр, есть своя атмосфера, свой способ существования актеров, некое тяготение к определенному жанру и школе. В этом смысле «Ленком» – театр, который имел свое неповторимое лицо при Марке Захарове и Марке Варшавере. И это лицо в определенной мере сохраняется. Скажу откровенно, поначалу было не просто работать с артистами «Ленкома», потому что мой способ, скажем так, идти от внутреннего к внешнему, а здесь артисты работают, скорее, от внешнего к внутреннему. Я привык работать этюдами, артистам не всегда это комфортно. Большинство любят, когда сразу предлагают конкретные мизансцены, где актер чувствует себя более уверенно. Я же стараюсь прийти к конечной мизансцене в последнюю очередь, когда «пощупаю» психофизику артиста, пойму, как он существует в предложенных обстоятельствах, как может импровизировать на тему материала. Постепенно, в этюдах, даже самых простых, появляется знание того, в какую сторону двигаться, в чем суть конфликта, только тогда рождается правильная сцена. Поэтому, когда начался «мизансценический период», многим стало легче. Думаю, что в «Ленкоме» это был привычный способ работы с другими режиссерами, в основном, конечно, с Захаровым.
– Спектакль ранее назывался «Последний вагон». Оригинальная пьеса Сергея Плотова написана по мотивам романа Виньи Дельмар «Уступи место завтрашнему дню». Начал ее репетировать режиссер Леонид Трушкин, который теперь на неопределенное время покинул столицу. Что изменилось с Вашим приходом?
– С Трушкиным было всего несколько репетиций, поэтому я согласился. Правда, сразу сказал руководителю театра Марку Борисовичу, что готов ставить, если театр пойдет на некоторые изменения актерского состава и материала. Мы с Сергеем Плотовым в течении месяца поменяли стилистику пьесы и текст процентов на 30-40. Я хотел радикально поменять жанр. Была чистая драма, теперь трагифарс. Для меня важен не только сюжет пьесы, история, но и то, что происходит, так сказать, «над пьесой». Я попросил Плотова дописать для артистов монологи, которые не связаны напрямую с пьесой, но имеют отношение к теме спектакля. Артисты время от времени выходят из образов и играют «от себя», это как взгляд из сегодняшнего дня. Делать прямолинейную «плакательную» историю не хотелось. Мне ближе «феллиниевская» стилистика, когда смех сквозь слезы, трагическое и комическое рядом. В результате, появился юмор, парадоксальность, объём, тема. Я ввел в действие маленький оркестр, который вплетается в драматургическую канву, становясь «телом» декорации.
– Вероятно, Вы также хотели уйти от ассоциаций с известным спектаклем Театра им. Моссовета «Дальше — тишина…» с Раневской и Пляттом в постановке Эфроса, ставшей в 1970-х театральной сенсацией?
– Не думаю, что у молодых поколений будут хоть какие-то ассоциации с этим спектаклем. Анатолий Эфрос – один из моих любимых режиссеров, но конкретно эта его работа совершенно в меня не «попадает». Спектакль «Дальше — тишина…» был поставлен в 1969 году, а телеверсия сделана в 1978. Не знаю, каким был спектакль на премьере, но то, что играют Раневская с Пляттом в телеверсии, кажется слишком традиционным, тяжелым, тягучим театром. Я люблю другого Эфроса, «мольеровского», «печоринского». Эфрос намного больше, тоньше и разнообразнее, чем тот спектакль. Думается, он пошел за двумя великими, прекрасными артистами, но это сильно упростило историю.
– Ваша работа в «Ленкоме» подходит к завершению. Вы уже сказали о сложностях взаимопонимания, нахождения общего языка с артистами, а что бы вы еще отметили?
– Марк Борисович Варшавер создал для меня идеальные условия, некий «режиссерский рай», что огромная редкость сегодня. Я работал во многих театрах и могу сказать, что в «Ленкоме» блестяще организован рабочий процесс. Профессионализм, дисциплина всей постановочной группы и артистов, все отлажено идеально. «Ленком» – прекрасно работающая машина. У нас сложились интересные творческие отношения с Гарри Гуммелем (сценограф) и Татьяной Кондрычиной (художник по костюмам), замечательно работают музыканты театра.
– Ваше знакомство в качестве художественного руководителя с Театром им. Гоголя, ранее именуемым «Гоголь-центром», оказалось не столь благостным? Каковы ощущения? Программа? С чего будете начинать?
– Я прекрасно понимаю, что предложение возглавить именно этот театр – достаточно смелое и неоднозначное. Я согласился, потому что для меня, как режиссера – это безусловный вызов. Я долго путешествовал по разным театрам. Каждый раз, когда ты входишь в новую воду, ты будто начинаешь все заново. В начале мне очень нравилось завоевывать новые площадки, но со временем захотелось попробовать, наконец, создать что-то свое. К сентябрю я должен представить некую программу. Естественно, у меня есть мысли, что и как делать, куда двигаться. Сейчас я еще изучаю репертуар, людей, складываю для себя логику этого движения. Приходить в театр и оставлять все, как было, бессмысленно, незачем тогда и начинать. Хочу создать абсолютно новый организм. Каким он родится, каким будет, покажет ближайшее время.
– «Гоголь-центр» навсегда ушел в прошлое?
– Сами основатели четко заявили, что «Гоголь-центра» больше нет. Но ведь 10 лет – это гигантский срок для студии. Это был очень интересный путь, родивший своего зрителя. У театра был свой явный лидер, его создатель, которого теперь нет, а театр такого типа без него обречен, дистанционно театром руководить невозможно, какие бы иллюзии в этом отношении не присутствовали. Пришло время для чего-то нового. Это не значит, что я собираюсь уничтожать все, что было до меня, надо все смотреть, анализировать, обсуждать. Все страхи по поводу ретроградности абсолютно беспочвенны и глупы. При всем уважении к традиции, я не собираюсь из Театра им. Гоголя делать филиал Малого театра, я, безусловно, хочу, чтобы театр оставался современным. Мои спектакли далеки от стандартного, классического, клишированного театра. Увы, людям свойственно мыслить категориями белое-черное, где «некие страхи» основываются на недостатке информации и неприятии «чужого» в свой сложившийся мир. А это уже ограниченность, мешающая вечному движению, новым пробам себя в иных качествах.
– А своего любимого Николая Васильевича Гоголя будете ставить в театре его имени?
– Я только что поставил «Игроков» Гоголя в Петербургском театре им. Миронова и в режиссерской лаборатории Академии кинематографического и театрального искусства Михалкова. Здесь с Гоголя начинать не стану, но он будет в репертуаре театра обязательно.
– Как вы относитесь к институту худруков, появившемуся в 1990-х и узаконившему фактическое положение дел в театрах, где творческими лидерами были такие Мастера режиссуры, как Захаров, Волчек, Любимов, Ефремов, Гончаров? Сегодня должность художественных руководителей юридически осталась, но подлинных творческих лидеров-режиссеров, за очень малым исключением, нет.
– В идеале во главе каждого театра должен стоять режиссер, я в этом смысле абсолютно консервативен. Именно он должен формировать всю творческую политику театра. Другой вопрос, что сегодня, к сожалению, в отличии от прежних лет, сильно упало качество личности самого режиссера. Талантливые люди у нас всегда были и есть, но этого мало. Для худрука необходимо умение увлечь и повести за собой людей, кругозор, образование, особые человеческие качества. Где сегодня истинные новаторы, как Вахтангов или Мейерхольд? Где режиссеры-личности уровня Эфроса, Товстоногова, Захарова, Ефремова?! Объективная реальность не дает оптимизма. Поэтому надо искать компромиссы в каждом отдельном случае. К примеру, Олег Павлович Табаков, по сути, никогда не был режиссером, но при нем долгое время МХТ был очень ярким и успешным. Он приглашал режиссеров и актеров самых разных направлений, давал проявиться молодым. Я тоже в свое время попал в его «список» и это был мощный трамплин для меня. Как раз мы с Кириллом Серебренниковым в одно время ставили в том прекрасном и интересном пространстве. Понятно, что и «Ленком» уже не будет таким, как при Захарове. Как не остались такими же театры после Любимова, Товстоногова, Волчек или Фоменко. Никогда не надо пытаться новому руководителю сохранять театр, который был до тебя. Это – утопия. Нужно создавать свой! Не бояться пробовать и искать. Это шанс и меняться самому, развиваться в профессии, ведь режиссер не должен переставать учиться. В любой театр всегда приходит следующий руководитель. Главное – не просто наполнять репертуар, а придумывать и реализовывать свою программу, строить свой дом.
– Антон Юрьевич, театров в вашей жизни было немало. В большинстве своем – это значимые столичные коллективы: Малый, МХАТ, Вахтанговский, На Бронной, Сатиры, РАМТ. В некоторых вы ставили спектакли не раз. В «Ленкоме» – дебют. Какие ощущения? В чем основные отличия? Как вам здесь работается?
– В принципе у каждого театра, если это хороший театр, есть своя атмосфера, свой способ существования актеров, некое тяготение к определенному жанру и школе. В этом смысле «Ленком» – театр, который имел свое неповторимое лицо при Марке Захарове и Марке Варшавере. И это лицо в определенной мере сохраняется. Скажу откровенно, поначалу было не просто работать с артистами «Ленкома», потому что мой способ, скажем так, идти от внутреннего к внешнему, а здесь артисты работают, скорее, от внешнего к внутреннему. Я привык работать этюдами, артистам не всегда это комфортно. Большинство любят, когда сразу предлагают конкретные мизансцены, где актер чувствует себя более уверенно. Я же стараюсь прийти к конечной мизансцене в последнюю очередь, когда «пощупаю» психофизику артиста, пойму, как он существует в предложенных обстоятельствах, как может импровизировать на тему материала. Постепенно, в этюдах, даже самых простых, появляется знание того, в какую сторону двигаться, в чем суть конфликта, только тогда рождается правильная сцена. Поэтому, когда начался «мизансценический период», многим стало легче. Думаю, что в «Ленкоме» это был привычный способ работы с другими режиссерами, в основном, конечно, с Захаровым.
– Спектакль ранее назывался «Последний вагон». Оригинальная пьеса Сергея Плотова написана по мотивам романа Виньи Дельмар «Уступи место завтрашнему дню». Начал ее репетировать режиссер Леонид Трушкин, который теперь на неопределенное время покинул столицу. Что изменилось с Вашим приходом?
– С Трушкиным было всего несколько репетиций, поэтому я согласился. Правда, сразу сказал руководителю театра Марку Борисовичу, что готов ставить, если театр пойдет на некоторые изменения актерского состава и материала. Мы с Сергеем Плотовым в течении месяца поменяли стилистику пьесы и текст процентов на 30-40. Я хотел радикально поменять жанр. Была чистая драма, теперь трагифарс. Для меня важен не только сюжет пьесы, история, но и то, что происходит, так сказать, «над пьесой». Я попросил Плотова дописать для артистов монологи, которые не связаны напрямую с пьесой, но имеют отношение к теме спектакля. Артисты время от времени выходят из образов и играют «от себя», это как взгляд из сегодняшнего дня. Делать прямолинейную «плакательную» историю не хотелось. Мне ближе «феллиниевская» стилистика, когда смех сквозь слезы, трагическое и комическое рядом. В результате, появился юмор, парадоксальность, объём, тема. Я ввел в действие маленький оркестр, который вплетается в драматургическую канву, становясь «телом» декорации.
– Вероятно, Вы также хотели уйти от ассоциаций с известным спектаклем Театра им. Моссовета «Дальше — тишина…» с Раневской и Пляттом в постановке Эфроса, ставшей в 1970-х театральной сенсацией?
– Не думаю, что у молодых поколений будут хоть какие-то ассоциации с этим спектаклем. Анатолий Эфрос – один из моих любимых режиссеров, но конкретно эта его работа совершенно в меня не «попадает». Спектакль «Дальше — тишина…» был поставлен в 1969 году, а телеверсия сделана в 1978. Не знаю, каким был спектакль на премьере, но то, что играют Раневская с Пляттом в телеверсии, кажется слишком традиционным, тяжелым, тягучим театром. Я люблю другого Эфроса, «мольеровского», «печоринского». Эфрос намного больше, тоньше и разнообразнее, чем тот спектакль. Думается, он пошел за двумя великими, прекрасными артистами, но это сильно упростило историю.
– Ваша работа в «Ленкоме» подходит к завершению. Вы уже сказали о сложностях взаимопонимания, нахождения общего языка с артистами, а что бы вы еще отметили?
– Марк Борисович Варшавер создал для меня идеальные условия, некий «режиссерский рай», что огромная редкость сегодня. Я работал во многих театрах и могу сказать, что в «Ленкоме» блестяще организован рабочий процесс. Профессионализм, дисциплина всей постановочной группы и артистов, все отлажено идеально. «Ленком» – прекрасно работающая машина. У нас сложились интересные творческие отношения с Гарри Гуммелем (сценограф) и Татьяной Кондрычиной (художник по костюмам), замечательно работают музыканты театра.
– Ваше знакомство в качестве художественного руководителя с Театром им. Гоголя, ранее именуемым «Гоголь-центром», оказалось не столь благостным? Каковы ощущения? Программа? С чего будете начинать?
– Я прекрасно понимаю, что предложение возглавить именно этот театр – достаточно смелое и неоднозначное. Я согласился, потому что для меня, как режиссера – это безусловный вызов. Я долго путешествовал по разным театрам. Каждый раз, когда ты входишь в новую воду, ты будто начинаешь все заново. В начале мне очень нравилось завоевывать новые площадки, но со временем захотелось попробовать, наконец, создать что-то свое. К сентябрю я должен представить некую программу. Естественно, у меня есть мысли, что и как делать, куда двигаться. Сейчас я еще изучаю репертуар, людей, складываю для себя логику этого движения. Приходить в театр и оставлять все, как было, бессмысленно, незачем тогда и начинать. Хочу создать абсолютно новый организм. Каким он родится, каким будет, покажет ближайшее время.
– «Гоголь-центр» навсегда ушел в прошлое?
– Сами основатели четко заявили, что «Гоголь-центра» больше нет. Но ведь 10 лет – это гигантский срок для студии. Это был очень интересный путь, родивший своего зрителя. У театра был свой явный лидер, его создатель, которого теперь нет, а театр такого типа без него обречен, дистанционно театром руководить невозможно, какие бы иллюзии в этом отношении не присутствовали. Пришло время для чего-то нового. Это не значит, что я собираюсь уничтожать все, что было до меня, надо все смотреть, анализировать, обсуждать. Все страхи по поводу ретроградности абсолютно беспочвенны и глупы. При всем уважении к традиции, я не собираюсь из Театра им. Гоголя делать филиал Малого театра, я, безусловно, хочу, чтобы театр оставался современным. Мои спектакли далеки от стандартного, классического, клишированного театра. Увы, людям свойственно мыслить категориями белое-черное, где «некие страхи» основываются на недостатке информации и неприятии «чужого» в свой сложившийся мир. А это уже ограниченность, мешающая вечному движению, новым пробам себя в иных качествах.
– А своего любимого Николая Васильевича Гоголя будете ставить в театре его имени?
– Я только что поставил «Игроков» Гоголя в Петербургском театре им. Миронова и в режиссерской лаборатории Академии кинематографического и театрального искусства Михалкова. Здесь с Гоголя начинать не стану, но он будет в репертуаре театра обязательно.
– Как вы относитесь к институту худруков, появившемуся в 1990-х и узаконившему фактическое положение дел в театрах, где творческими лидерами были такие Мастера режиссуры, как Захаров, Волчек, Любимов, Ефремов, Гончаров? Сегодня должность художественных руководителей юридически осталась, но подлинных творческих лидеров-режиссеров, за очень малым исключением, нет.
– В идеале во главе каждого театра должен стоять режиссер, я в этом смысле абсолютно консервативен. Именно он должен формировать всю творческую политику театра. Другой вопрос, что сегодня, к сожалению, в отличии от прежних лет, сильно упало качество личности самого режиссера. Талантливые люди у нас всегда были и есть, но этого мало. Для худрука необходимо умение увлечь и повести за собой людей, кругозор, образование, особые человеческие качества. Где сегодня истинные новаторы, как Вахтангов или Мейерхольд? Где режиссеры-личности уровня Эфроса, Товстоногова, Захарова, Ефремова?! Объективная реальность не дает оптимизма. Поэтому надо искать компромиссы в каждом отдельном случае. К примеру, Олег Павлович Табаков, по сути, никогда не был режиссером, но при нем долгое время МХТ был очень ярким и успешным. Он приглашал режиссеров и актеров самых разных направлений, давал проявиться молодым. Я тоже в свое время попал в его «список» и это был мощный трамплин для меня. Как раз мы с Кириллом Серебренниковым в одно время ставили в том прекрасном и интересном пространстве. Понятно, что и «Ленком» уже не будет таким, как при Захарове. Как не остались такими же театры после Любимова, Товстоногова, Волчек или Фоменко. Никогда не надо пытаться новому руководителю сохранять театр, который был до тебя. Это – утопия. Нужно создавать свой! Не бояться пробовать и искать. Это шанс и меняться самому, развиваться в профессии, ведь режиссер не должен переставать учиться. В любой театр всегда приходит следующий руководитель. Главное – не просто наполнять репертуар, а придумывать и реализовывать свою программу, строить свой дом.
