«Театрал» поговорил с заслуженной артисткой РФ Олесей ЖЕЛЕЗНЯК о ее работе в «Ленкоме Марка Захарова».
– Олеся, одно из моих самых сильных театральных впечатлений за последнее время, это ваша роль Голды в восстановленной Александром Лазаревым «Поминальной молитве» в «Ленкоме». Как вам удалось так проникновенно сыграть вашу героиню?
– Я смотрела на диске, как это делала первая исполнительница роли Голды – Любовь Матюшина, и думала: «Как же возможно к приблизиться к такому уровню? А вдруг я не смогу это сыграть?» Но, когда мы начали читать пьесу, все само собой встало на места. Трудно проанализировать, как это происходит. В пьесе «Поминальная молитва» такой текст и такая музыка, что у меня практически не было шансов сыграть это плохо, тем более будучи мамой четырех детей, хотя Михаил Чехов считал, что артист не всегда должен проживать то, что он играет. Я очень люблю этот спектакль, люблю к нему прикасаться, входить в свою роль. В эти дни у меня особое настроение, и я счастлива, что эта роль у меня есть.
– Когда Марк Захаров репетировал этот спектакль, он избегал «еврейских национальных штампов», Александр Лазарев тоже старался обойтись без них?
– Зрителю со стороны, конечно, виднее – смогли ли мы обойтись без всего этого, но мне кажется, там заложен такой юмор, что штампы и ни к чему. Эта тема присутствует в другом – в костюмах, в декорациях, и этого вполне достаточно, чтобы окунуться в определенную атмосферу Анатовки. Мне было очень лестно, когда мои сёстры, посмотрев спектакль, сказали: «Ой, ты прямо похожа на еврейку в этом спектакле!» Внутренняя боль и переживания за своих детей свойственны мне и в жизни.
– Как репетирует Александр Лазарев?
– Мне очень понравилось работать с Сашей, как с режиссером. Он – тонкий, ранимый и тактичный человек. В процессе репетиций Саша очень боялся, чтобы не подумали, что он строит из себя такого режиссёра-режиссёра, поэтому говорил: «Я помогаю это осуществить, но ни в коей мере не претендую, что только я это ставлю и, что это полностью моя постановка. Это спектакль Марка Анатольевича, а я его лишь восстанавливаю». Изначально я сама с большим скепсисом отнеслась к идее, потому что не понимала, как это играть после таких звезд? Нужно суметь достичь такой вершины творчества, чтобы твоя партия ему соответствовала.
Когда я за кулисами слушаю музыку Михаила Семеновича Глуза, где еврейские темы плавно переходят в православное песнопение, и всё так тесно переплетено, сердце распахивается, и это оказывает колоссальное воздействие на всех артистов. Создается ощущение, что даже играть ничего не надо. Все уже заложено в музыке.
Александр Лазарев вместе с Марком Борисовичем Варшавером как будто почувствовали, что пришло время восстановить этот спектакль именно сейчас.
– Вы смотрели, как Анна Большова играет роль Голды? Каково это – видеть другую актрису в своей роли?
– Один раз я смотрела спектакль с Аней. Это непростой момент, душа волнуется, какое-то соперничество возникает, но я с собой работаю. Говорю себе, что это не только моё. Хотя так велик соблазн, чтобы всё было моим, чтобы говорили – «Она самая лучшая, невероятная». Но это какой-то тупиковый путь. Моя профессия склонна к эгоцентризму, к раздуванию внутреннего огня, куда постоянно требуется подбрасывать дрова одобрения. Это очень индивидуальная профессия. Тут нет командного спорта, здесь каждый за себя. Ты сильно зациклен на себе, на своих переживаниях, на своих проявлениях. И в этом мне очень помогает храм, без православия я бы вообще не справилась с этой внутренней проблемой. Я была бы невыносимым человеком, зацикленном лишь на профессии. Семья, кстати, тоже меня уравновешивает в этом смысле, давая еще одну опору.
– Как вы понимаете, что игра удалась и «зал взят»?
– Это чувствуется по энергии, когда зал дышит с тобой в унисон, а не живёт своей жизнью. Когда кто-то кашляет или смотрит в телефон, посвечивая экраном, думаю, что играем не очень. А если тишина, значит произошло то самое единение, которое очень важно.
Я расстраиваюсь, когда я вижу, что кто-то из зрителей встал и пошёл. Но, к счастью, это бывает редко. При этом я никогда специально в зал не смотрю, я это чувствую. Зато на поклонах уже вижу лица зрителей, и это так согревает. Люблю смотреть на них на поклонах, но не долго, потому что стесняюсь пристального взгляда глаза в глаза.
– Когда вам присвоили звание Заслуженной артистки России, это что-то изменило в вашей жизни и работе?
– Для меня это похоже на подарок ко дню рождения, или на пасхальное яйцо после долгого поста. Люди с удивлением пишут мне в аккаунт – неужели звание присвоили только сейчас? И такой вопрос – еще одна награда. Значит мой труд оценила и публика, и всё не зря.
– На сцене и в кино у вас зачастую образ комедийной актрисы, а в жизни как вы относитесь к себе?
– К себе я отношусь с иронией, хотя иногда ее и не хватает. Когда говорят пафосно о моем творческом пути, или про какие-то достижения, меня это смущает. Я ведь прекрасно понимаю, что в моей жизни есть еще много чего ещё, кроме театра.
Я не боюсь возрастных ролей. Мне, в принципе, всё равно, какая это роль – возрастная, не возрастная. Важно, что ты играешь, насколько эти образы в тебе отзываются. А красивую героиню ты играешь, или некрасивую, это вообще не важно.
Мне нравится экспериментировать на сцене. Татьяна Догилева как-то спросила меня: «Я не понимаю, почему ты не играешь героинь прерафаэлитов?» Пришлось смотреть в Википедии, что это такое. Это такие рыжеволосые, красивые, страстные женщины, героини английской поэзии и живописи второй половины ХIХ века, и я подумала: «А действительно, я – героиня прерафаэлитов».
– Как изменился «Ленком» без Захарова?
– Мне очень не хватает Марка Анатольевича, не хватает его глаз, его оценки. Он имел колоссальное влияние на нас всех. Когда я встречала его, идущим по коридору, мои глаза увлажнялись. Я любила его безусловной любовью, как дети любят своих родителей. Пусть он был бы слабым, но только бы жил. Театр был другим, когда он был молодым. Потом он повзрослел и театр тоже стал другим. И так было всегда. Театр менялся вместе с ним. И это нормально, театр должен быть разным. Важно то, как ты сама меняешься и принимаешь эти изменения. И пусть это прозвучит банально, пока ты человека помнишь, пока существуют его спектакли, он жив. И это самое главное. Я по-прежнему внутренне ориентируюсь на него, как бы он сказал, как бы отреагировал. Когда Марк Анатольевич приходил в театр, то все начинали играть по- другому. Он мог постучаться в гримерную и сказать: «Ну вот, сегодня вы играли, как большая артистка!» И после этих слов ты летаешь будто на крыльях, потому что тебя похвалил сам Захаров!
– Какие нововведения появились в театре благодаря Марку Варшаверу?
– Я очень благодарна Марку Борисовичу за то, что у меня появились два новых спектакля «Поминальная молитва» и «Под одной крышей». А еще – стали много играть молодые ребята, потому что создано несколько составов. И это помогает расти, благодаря этому ты начинаешь куда-то карабкаться, пытаешься взять какие-то новые высоты. Поэтому на такие перемены я смотрю только позитивно.
– Олеся, одно из моих самых сильных театральных впечатлений за последнее время, это ваша роль Голды в восстановленной Александром Лазаревым «Поминальной молитве» в «Ленкоме». Как вам удалось так проникновенно сыграть вашу героиню?
– Я смотрела на диске, как это делала первая исполнительница роли Голды – Любовь Матюшина, и думала: «Как же возможно к приблизиться к такому уровню? А вдруг я не смогу это сыграть?» Но, когда мы начали читать пьесу, все само собой встало на места. Трудно проанализировать, как это происходит. В пьесе «Поминальная молитва» такой текст и такая музыка, что у меня практически не было шансов сыграть это плохо, тем более будучи мамой четырех детей, хотя Михаил Чехов считал, что артист не всегда должен проживать то, что он играет. Я очень люблю этот спектакль, люблю к нему прикасаться, входить в свою роль. В эти дни у меня особое настроение, и я счастлива, что эта роль у меня есть.
– Когда Марк Захаров репетировал этот спектакль, он избегал «еврейских национальных штампов», Александр Лазарев тоже старался обойтись без них?– Зрителю со стороны, конечно, виднее – смогли ли мы обойтись без всего этого, но мне кажется, там заложен такой юмор, что штампы и ни к чему. Эта тема присутствует в другом – в костюмах, в декорациях, и этого вполне достаточно, чтобы окунуться в определенную атмосферу Анатовки. Мне было очень лестно, когда мои сёстры, посмотрев спектакль, сказали: «Ой, ты прямо похожа на еврейку в этом спектакле!» Внутренняя боль и переживания за своих детей свойственны мне и в жизни.
– Как репетирует Александр Лазарев?
– Мне очень понравилось работать с Сашей, как с режиссером. Он – тонкий, ранимый и тактичный человек. В процессе репетиций Саша очень боялся, чтобы не подумали, что он строит из себя такого режиссёра-режиссёра, поэтому говорил: «Я помогаю это осуществить, но ни в коей мере не претендую, что только я это ставлю и, что это полностью моя постановка. Это спектакль Марка Анатольевича, а я его лишь восстанавливаю». Изначально я сама с большим скепсисом отнеслась к идее, потому что не понимала, как это играть после таких звезд? Нужно суметь достичь такой вершины творчества, чтобы твоя партия ему соответствовала.
Когда я за кулисами слушаю музыку Михаила Семеновича Глуза, где еврейские темы плавно переходят в православное песнопение, и всё так тесно переплетено, сердце распахивается, и это оказывает колоссальное воздействие на всех артистов. Создается ощущение, что даже играть ничего не надо. Все уже заложено в музыке.
Александр Лазарев вместе с Марком Борисовичем Варшавером как будто почувствовали, что пришло время восстановить этот спектакль именно сейчас.
– Вы смотрели, как Анна Большова играет роль Голды? Каково это – видеть другую актрису в своей роли?– Один раз я смотрела спектакль с Аней. Это непростой момент, душа волнуется, какое-то соперничество возникает, но я с собой работаю. Говорю себе, что это не только моё. Хотя так велик соблазн, чтобы всё было моим, чтобы говорили – «Она самая лучшая, невероятная». Но это какой-то тупиковый путь. Моя профессия склонна к эгоцентризму, к раздуванию внутреннего огня, куда постоянно требуется подбрасывать дрова одобрения. Это очень индивидуальная профессия. Тут нет командного спорта, здесь каждый за себя. Ты сильно зациклен на себе, на своих переживаниях, на своих проявлениях. И в этом мне очень помогает храм, без православия я бы вообще не справилась с этой внутренней проблемой. Я была бы невыносимым человеком, зацикленном лишь на профессии. Семья, кстати, тоже меня уравновешивает в этом смысле, давая еще одну опору.
– Как вы понимаете, что игра удалась и «зал взят»?
– Это чувствуется по энергии, когда зал дышит с тобой в унисон, а не живёт своей жизнью. Когда кто-то кашляет или смотрит в телефон, посвечивая экраном, думаю, что играем не очень. А если тишина, значит произошло то самое единение, которое очень важно.
Я расстраиваюсь, когда я вижу, что кто-то из зрителей встал и пошёл. Но, к счастью, это бывает редко. При этом я никогда специально в зал не смотрю, я это чувствую. Зато на поклонах уже вижу лица зрителей, и это так согревает. Люблю смотреть на них на поклонах, но не долго, потому что стесняюсь пристального взгляда глаза в глаза.
– Когда вам присвоили звание Заслуженной артистки России, это что-то изменило в вашей жизни и работе?
– Для меня это похоже на подарок ко дню рождения, или на пасхальное яйцо после долгого поста. Люди с удивлением пишут мне в аккаунт – неужели звание присвоили только сейчас? И такой вопрос – еще одна награда. Значит мой труд оценила и публика, и всё не зря.
– На сцене и в кино у вас зачастую образ комедийной актрисы, а в жизни как вы относитесь к себе?
– К себе я отношусь с иронией, хотя иногда ее и не хватает. Когда говорят пафосно о моем творческом пути, или про какие-то достижения, меня это смущает. Я ведь прекрасно понимаю, что в моей жизни есть еще много чего ещё, кроме театра.
Я не боюсь возрастных ролей. Мне, в принципе, всё равно, какая это роль – возрастная, не возрастная. Важно, что ты играешь, насколько эти образы в тебе отзываются. А красивую героиню ты играешь, или некрасивую, это вообще не важно.
Мне нравится экспериментировать на сцене. Татьяна Догилева как-то спросила меня: «Я не понимаю, почему ты не играешь героинь прерафаэлитов?» Пришлось смотреть в Википедии, что это такое. Это такие рыжеволосые, красивые, страстные женщины, героини английской поэзии и живописи второй половины ХIХ века, и я подумала: «А действительно, я – героиня прерафаэлитов».
– Как изменился «Ленком» без Захарова?
– Мне очень не хватает Марка Анатольевича, не хватает его глаз, его оценки. Он имел колоссальное влияние на нас всех. Когда я встречала его, идущим по коридору, мои глаза увлажнялись. Я любила его безусловной любовью, как дети любят своих родителей. Пусть он был бы слабым, но только бы жил. Театр был другим, когда он был молодым. Потом он повзрослел и театр тоже стал другим. И так было всегда. Театр менялся вместе с ним. И это нормально, театр должен быть разным. Важно то, как ты сама меняешься и принимаешь эти изменения. И пусть это прозвучит банально, пока ты человека помнишь, пока существуют его спектакли, он жив. И это самое главное. Я по-прежнему внутренне ориентируюсь на него, как бы он сказал, как бы отреагировал. Когда Марк Анатольевич приходил в театр, то все начинали играть по- другому. Он мог постучаться в гримерную и сказать: «Ну вот, сегодня вы играли, как большая артистка!» И после этих слов ты летаешь будто на крыльях, потому что тебя похвалил сам Захаров!
– Какие нововведения появились в театре благодаря Марку Варшаверу?
– Я очень благодарна Марку Борисовичу за то, что у меня появились два новых спектакля «Поминальная молитва» и «Под одной крышей». А еще – стали много играть молодые ребята, потому что создано несколько составов. И это помогает расти, благодаря этому ты начинаешь куда-то карабкаться, пытаешься взять какие-то новые высоты. Поэтому на такие перемены я смотрю только позитивно.
